Страница 208 из 231
И, наконец, подвернулась 'живая' тема с маховичным 'стоп-стартом', о котором я уже рассказывал. Саша прекрасно защитил диссертацию, а было это уже в 1986 году. Мне удалось выхлопотать для него место в докторантуру. К тому времени меня назначили заведующим кафедрой 'Детали машин', где я сменил на этом посту Сергея Михайловича Борисова.
Помните красивого, славянской внешности учёного, который первым дал мне, тогда ещё студенту, положительный отзыв на изобретение? И вот, через тридцать лет после этого, он мне оставил ещё и кафедру. Бывает же так, что один человек всю жизнь делает другому только доброе. У меня таких людей было достаточно: Буся, Фёдоров, Недорезов, Медведев из Курска, декан, а потом ректор - Хохлов, конечно же, Сергей Михайлович Борисов. Даже удивительно, что при поддержке стольких влиятельных людей у меня были и промашки, причём существенные. Но они случались, в основном, в личном плане, и не мешали вести весёлую и динамичную жизнь на работе.
Есть анекдот про Сталина, посвящённый теме работы и шуток. Как-то в присутствии французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, Сталин вызывает к себе коменданта Кремля и показывает ему какую-то бумагу.
- Вот, товарищ комендант, на вас поступило заявление, что вы - агент немецкой разведки. Придётся вас, товарищ комендант, расстрелять!
Комендант чуть ли ни в обмороке, а всех вокруг, в том числе и Барбюса, пот прошиб.
А Сталин лукаво так улыбнулся и говорит:
- Вот видите, товарищ Барбюс: мы большевики, оказывается, не только работать, но и пошутить умеем!
Вот так, или почти так, пытался и я совмещать напряжённую научно-педагогическую работу на кафедре с шуточками и розыгрышами.
Конечно, разыгрывать сотрудников так, как я это делал с Биллом, у меня не получилось бы. Они тоже не лыком шиты, и не так наивны, как американцы.
Были розыгрыши, совсем безобидные. Например, на двери нашей преподавательской была строгая надпись: 'Уходя, гаси свет!'. Тогда я приписал ещё одну запятую, и получилась настоящая угроза китайцам: 'У, ходя, гаси свет!'. Все смеялись, но за китайцев, как за 'нацменов' - 'национальное меньшинство' (!) вступился правозащитник Шмидт - сын академика Шмидта, и запятую стёрли. Не знаю, помнят ли об этом сейчас, но словом 'ходя' дразнили в старое время китайцев, даже в стихах Есенина это прозвище встречается.
Были шутки и позлее. Работал у нас на кафедре доцент Туровский Григорий Матвеевич. Он почему-то считал, что я - еврей, ну, а я, соответственно, считал евреем его. Справедливости ради, надо сказать, что вся кафедра нас обоих считала евреями, хотя бы по внешности. Замечу, что этот доцент впоследствии эмигрировал, что подтверждает мою гипотезу его происхождения.
Вот мы и обменивались шуточками по этому поводу - прилюдно поздравляли друг друга с еврейскими праздниками, заговаривали друг с другом на идиш и так далее. Мы оба были юмористами, и не обижались друг на друга. Но я решил нанести Григорию Матвеевичу 'смертельный' удар.
Приближалась еврейская пасха - 'пейсах', и я пошёл в синагогу за мацой. Но не за простой, а 'кошерной' - специально приготовленной под присмотром раввина. Синагога располагалась в Китай-городе на улице художника Архипова. Я то думал, что это какой-нибудь чисто русский Прокофий Дормидонтович Архипов, рисовавший быт бояр там, или крепостных крестьян. А оказалось то, что это живописец, звали которого Абрамом Ефимовичем, национальность - 'да, а что?'!
- Метко выбрали место для синагоги! - подумал я, - или, может быть, улицу назвали под синагогу, всё равно - остроумно распорядились власти!
Я напялил на голову сванскую шапочку, похожую на еврейскую 'кипу', и смело зашёл в синагогу. У прилавка, где продавали мацу, рядом с продавцом стояла толстая 'тётя Сара', внимательно смотревшая на меня.
- Маца кошерная? - привередливо спросил я у продавца - типичного 'дяди Абраши'.
- Об чём речь! - горячо заступился тот за свою мацу, - пекли под наблюдением нашего ребе Шаевича, вот и сертификат об этом, - и продавец указал на этикетку к пакету мацы.
Я купил один пакет и уже было уходил, когда 'тётя Сара' решила-таки 'протестировать' меня. Она-то знала всех постоянных посетителей синагоги, но меня видела впервые.
- Ви не знаете, когда конкретно наступает в этом году наша пасха? - спросила она меня тоном экзаменатора.
- Зачем не знаю - ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей! - тоном отличника бердичевской школы, ответил я, и, 'сделав ручкой' дяде Абраше и тёте Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.
Каюсь, немного мацы из пакета я съел - очень уж нравится она мне на вкус. А остатки вместе с пакетом запихнул в портфель доцента Туровского, пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв между парами, и в комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.
- Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему пейсаху? - любезно поддел меня Туровский.
- Про мацу бы молчали, Григорий Матвеевич, - укоризненно заметил я, - сами ведь только из синагоги, где её-то и брали! Агентура донесла! - авторитетно заявил я ему при всех.
- И куда же я эту мацу девал? - издевательски спросил доцент Туровский, - неужели съел всю?
- Было такое - съели малость, а остальное в портфель запихнули! Агентура опять же донесла! - твёрдо заявил я.
- Тогда смотрите все, как я уличу профессора во лжи! - патетически заявил Туровский и, раскрыв портфель, поднял его:
И тут из портфеля на пол выпадает пакет с мацой. Я быстро поднимаю его и начинаю рассматривать. 'Маца кошерная, выпекалась под наблюдением раввина Шаевича' - громко читаю я на этикетке с печатью. Достав из пакета полоску мацы, я энергично захрустел ею.
- И даром, что кошерная! - согласился я, - хрустит-то как!
Я отдал ошарашеному Григорию Матвеевичу пакет с остатками мацы и посоветовал:
- Склероз надо лечить, ребе Туровский! А то агентура донесёт вашему ребе Шаевичу, что вы ведёте себя прямо-таки как антисемит!
Туровский был сражён навсегда. Он пытался было рисовать магендовиды на моих рукописях, класть мне на стол тору, но всё это было шито белыми нитками. А устроить мне более серьёзный казус, например, тайно сделать обрезание, он просто был не в силах. Так и эмигрировал неотмщённым:
Но однажды я устроил ему на кафедре такой розыгрыш, от которого слабонервные чуть не попадали в обморок. Пищевая соль хранилась у нас в химической баночке, на которой шутник-Туровский стеклографом написал её формулу: 'NaCl'. Я стёр одну букву - 'l', написал вместо неё 'N' и получилось 'NaCN' - цианистый натрий, смертельный яд, которого, кстати, много на нашем базовом заводе-ЗИЛе, находившемся через улицу. Он там используется для цианирования - упрочнения стальных поверхностей.
Как-то во время какого-то общего ужина на кафедре, люди не обращая внимания на маленькое изменение в надписи на баночке, спокойно солили себе пищу. А немного погодя, я, как бы невзначай, беру баночку и читаю: 'Натрий це эн' - что это такое? - спрашиваю я у Туровского.
- Не 'це эн', а 'хлор'! - досадливо пояснил Туровский, но Шмидт уже выскочил из-за стола.
- Дайте сюда банку! - вскричал он, бледнея, - всем прекратить есть! - скомандовал Шмидт, увидев надпись на банке, - Ира - срочно вызывайте скорую!
Кому-то за столом стало плохо. Назревал большой скандал. Я тут же подхватил банку, и, высыпав порошок на ладонь, лизнул его.
- Да это же соль, обыкновенная поваренная соль, а шутник Туровский вместо 'l' написал 'N'! Цианистый натрий имеет совсем другой вкус! - пошутил я, но шутки никто не заметил. Все ополчились на Туровского, обвиняя его чуть ли ни в терроризме.
Я думаю, что если сейчас мои коллеги узнают, кто в действительности написал это, они могут меня побить. Но я так просто не дамся!
И вот - из такого шутника-затейника с каштановой бородой и такими же волосами до плеч (теперь я могу признаться, что постоянно красил и то, и другое, потому, что лет с тридцати начал катастрофически седеть), я превратился в брюзгливого, мрачного 'римского менялу' с короткими, полностью седыми волосами, что на голове, то и на бороде. Брился я редко, и, как минимум, двухнедельные седые борода и шевелюра на голове у меня присутствовали. Постарел я лет на двадцать. Вот что делает с человеком роковая промашка, о которой речь пойдёт попозже.