Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 50 из 58



…Суд через три дня. Защитник у меня есть. Я получил вчера от г. присяжного поверенного Козловского из Петрограда открытку, он пишет, что ты к нему обращалась с просьбой защищать меня, но он мне не нужен. Я его постараюсь об этом уведомить. Зося! Обо мне не беспокойся, даю тебе слово, что я обеспечен материально на все время заключения…

Твой Феликс

С. С. Дзержинской

[Москва, Губернская тюрьма] 13 мая 1916 г.

Дорогая моя Зося!

О приговоре моем ты, наверное, уже знаешь из газет: 6 лет (каторги), но зачли мне 3 года, так что остается 3. Самое главное то, что носить кандалы не придется, так как кандальный срок прошел в зачтенных мне 3 годах. Приговор мой войдет в законную силу через 17 дней, и меня скоро (может быть, через месяц) переведут в Каторжную тюрьму. Буду хлопотать, чтобы оставили в Москве, в Бутырках.

Сижу, как и раньше, вдвоем, но на прогулке гуляет нас 10 человек, и потому я не так уж одинок. Я доволен, что переведут меня в Каторжную, надоела одиночка, и может быть, поставят на какую-нибудь работу – скорее время пройдет и укрепятся несколько мускулы. А время все-таки ужасно быстро летит. Ведь Ясик уже такой большой, и через месяц ему уже исполнится целых пять лет. Мой дорогой, милый мальчик. И когда я думаю, сколько ты в связи с ним пережила страданий, горя и муки, я помню и о всем счастье, которое он дает, и завидую тебе, и радуюсь за тебя, и тоскую по нему… Нужно иметь минуты счастья, чтобы жить и быть светлым лучом в жизни, вызывающим кругом радость, и чтобы уметстрадать и не быть сломленным ничем, ничьи… Сказка ласки материнской останется на всю жизнь… Ясик мой, когда глаза мои отдохнут, видя тебя? Когда ты будешь рядом со мной и все заботы мои и мысли горькие отлетят? Когда я сам стану, как ты, с тобой смеяться и играть? Придет время, оно идет и, может быть, близко…

Ваш Фел[икс]

Ясику Дзержинскому

[Москва, Губернская тюрьма] 24 мая

1916 г.

Милый мой Ясик! Я получил твои слова (от 11/IV), которые ты мне послал с Губель, с высокой горы. Они, как маленькие птички, летели ко мне и долетели. Они теперь со мной в камере моей, и мне весело, что мой Ясик помнит обо мне и что он здоров. Да, мой милый, когда я вернусь, мы пойдем и на еще более высокую гору, высоко-высоко, туда, где тучи ходят, где белая шапка снега покрывает верхушку горы, где орлы вьют свои гнезда. И оттуда будем смотреть вниз на озера и луга, деревни и города, зеленые рощи и бурые голые скалы, и вся жизнь будет перед нашими глазами. Я буду рассказывать тебе о своей жизни, где я был и что видел, как радовался и огорчался и как люблю тебя, сынок мой, и мы будем говорить о тебе, – что ты любишь и кого ты любишь, кем ты будешь, каким сильным и хорошим, какой радостью для мамуси, для меня, для людей; что ты будешь делать, когда вырастешь.

Цветочки, которые ты собрал для меня и прислал, тоже у меня в камере. Я смотрю на них и на карточку твою и думаю о тебе. Мы будем вместе любоваться живыми цветами на лугах – белыми и красными, желтыми и голубыми, всеми, и будем смотреть, как пчелы на них садятся и ароматный сок их собирают. И будем слушать всю музыку – и пчел, и цветов, и деревьев, и птичек, и звон колокольчиков, а потом дома будем слушать, как мамуся играет; а мы будем тогда тихо сидеть и молчать, чтобы не помешать, – и только слушать.

А теперь до свидания, мой ты добрый. Целую и обнимаю тебя крепко-крепко.

Твой папа Фелек

С. С. Дзержинской

[Москва, Губернская тюрьма] 16 июня

1916 г.

Дорогая Зося!

Я только что получил твое письмо от 5/VI с карточкой Ясика. Напрасно, дорогая, беспокоишься за меня, мне меньшего приговора дать не могли, и я ожидал большего, поэтому приговор не поразил меня. Осталось мне три года. По всей вероятности, буду здесь отбывать в Москве – в Бутырской тюрьме, куда через 2–4 недели переведут. Я совсем здоров. Питаюсь даже слишком хорошо для такого тяжелого времени. Поддержки у меня больше, чем нужно, и поэтому ты совершенно напрасно мне прислала. Ведь я знаю, что теперь тебе приходится особенно тяжело, и поэтому не делай этого, дорогая. Мне так тяжело, что я сам ничем не могу вас поддержать, а быть еще самому тяжестью – это уже слишком.

Еще раз прошу тебя, дорогая, обо мне будь спокойна, и если лучше вам будет уехать к отцу,[140] то уезжайте, ведь война когда-нибудь кончится. А мыслями мы будем вместе. Поэтому до свидания, целую вас обоих крепко.

Ваш

Феликс

Ясику уже 6-й год пошел. Большой уже сынок наш!

С. С. Дзержинской

[Москва, Губернская тюрьма] 11 июля 1916 г.

Дорогая моя Зося!

Я долго не писал, хотя и собирался написать большое письмо, но как-то так вышло, я все ожидал сообщения, что меня переводят в Бутырки. Между тем, кажется, я еще некоторое время останусь здесь, в Губернской, и буду здесь учиться портняжеству, то есть шить на машине, а затем буду в Бутырках поставлен на работу. Во всяком случае, я доволен, что, по всей вероятности, оставят меня в Москве… Я теперь не один сижу, и я доволен моим сотоварищем. Все остальное по-старому. Всем обеспечен, здоров совершенно, и время быстро идет и приближает день возврата к жизни, к своим… Не огорчайся из-за меня, приходится все пережить, ведь это не случайность – это судьба моя, и сил у меня много, да и судьба эта лучше стольких других. Теперь, когда буду работать, время пройдет еще быстрее.

Ваш Феликс

С. С. Дзержинской



[Москва, Губернская тюрьма] 20 июля 1916 г.

Дорогая моя Зося!

Что-то давно не имел от тебя известия, а в последнем твоем письме от 14/VI было о нездоровье Ясика. Может быть, ты пишешь в Бутырки? Меня же, по всей вероятности, оставят еще на пару месяцев в Губернской, чтобы здесь научиться шить на машине. Пиши мне сюда, все равно, если меня переведут раньше – письмо мне отсюда перешлют. Я немного беспокоюсь из-за твоего молчания, а письма твои столько радости и жизни вносят в камеру.

Что с Юльком?[141] Без его поддержки тебе теперь, наверное, очень тяжело. Как ты решила насчет отъезда к отцу? Мне недавно снился Ясик, как живой остался потом в памяти, – и тоска грызет. Когда увидимся и будем вместе? Не могу иной раз думать – лучше озлобить сердце свое, одеревенеть и стать чурбаном. Жизнь влечет, но пусть заснет тоска, и сердце пусть умолкнет… Кругом холодные стены… Смотрю сквозь решетку на бегущие тучи, на ласточек и голубей, на небо запада все в огне и красках – и спокойствие снова возвращается и надежда. Жизнь, великая, непобедимая жизнь!

Феликс

3 августа

Все-таки меня сегодня переводят уже в Бутырки – пиши туда.

С. С. Дзержинской

[Москва, Губернская тюрьма, больница]

17 августа 1916 г.

Милая, дорогая Зося моя!..

Я теперь нахожусь в тюремной больнице, но я болен не опасно: растяжение мышц на ноге,[142] скоро пройдет без следов, и я вернусь, должно быть, на днях в Бутырки. Пиши мне туда. И не беспокойся – пишу сущую правду. Сестра[143] ходит ко мне. На днях была жена Владека[144]… Целую тебя и Ясика горячо и обнимаю вас крепко.

Феликс

В. Э. Дзержинскому[145]

[Москва, Губернская тюрьма, больница]

29 августа 1916 г.

…Когда я воспоминаниями обращаюсь к нашим годам в Дзержинове, меня охватывает трогательное чувство, я вновь ощущаю радость моих тогдашних детских настроений… В эти минуты я хочу очутиться в наших лесах и слушать шум деревьев, песни лягушек – всю музыку нашей природы. Может быть, в жизни мне и давала силу эта музыка леса, музыка моих детских лет, которая и сейчас все время играет в моей душе гимн жизни. Изменился ли я? Не знаю. Молодость уже прошла. Много борозд – и не только на лбу – вспахала жизнь… Я ни о чем не жалею, кроме чужой муки: желая жить сам в правде, я должен был причинять боль любимым. Такова жизнь – без показной сентиментальности, без уныния – богатая и глубокая. А в жизни общественной? Я весь сросся не только со своими мыслями, но с массами, и вместе с ними я должен пережить всю борьбу, муки и надежды. Я не жил никогда с закрытыми глазами, устремленными только в свою мысль. Я никогда не был идеалистом. Я познавал сердца человеческие, и мне казалось, что я чувствую каждый удар этих сердец… Я жил, чтобы до конца выполнить свое назначение и быть собой. А теперь ты знаешь условия моей жизни: уже четыре года пройдет через несколько дней, как я вынужден жить без жизни. Я думаю, чувствую, но эти мысли и чувства мертвы, – как будто в недвижимом болоте, как во сне без сна… Бессилие и бесполезность. Но мой мозг не дает мне покоя. Я все должен пережить, что мне суждено, – до самого конца. Иначе быть не может. И я спокоен. И хотя я не знаю, что меня ожидает… но мысль моя все время рисует образы будущего, которым все увенчается. Я оптимист помимо всего.

140

В Польшу, находившуюся тогда под немецкой оккупацией. Немцы отказали С. С. Дзержинской в разрешении на приезд в Польшу. – Ред.

141

Юлиан Мархлевский был заключен в Германии в концентрационном лагере в Гафельберге. – Ред.

142

У Ф. Э. Дзержинского на ноге, кроме растяжения мышц, образовалась от кандалов глубокая рана и возникла угроза заражения крови. – Ред.

143

Ядвига Эдмундовна. – Ред.

144

Софья Викторовна, жена брата – Владислава Эдмундовича Дзержинского. – Ред.

145

Письмо отправлено нелегальным путем. – Ред.