Золотой капкан

Повинуясь жесту Малахова, ефрейтор резким движением сорвал плащ– палатку и проскочил внутрь шалаша, выставив вперед бесполезный автомат – попугать. Сзади стоял Алексей, держа палец на спусковом крючке пистолета. Эти трое, неизвестно отчего, не понравились ему с первого взгляда, и лишняя предосторожность, пока не выяснится, кто они, не помешает.

– Наше вам с кисточкой, отшельнички! – не удержавшись, по привычке сбалагурил Никашкин. Ефрейтор был, как обычно, уверен в себе и зорок, словно ястреб.

– Э-э, дядя, убери лапы! – сказал он резко, заметив движение длиннолицего. Не сводя с Никашкина больших и круглых, как у совы, глаз, длиннолицый медленно тянул руку к поясу, где торчала рукоятка нагана, сразу не замеченного ефрейтором.

Длиннолицый нехотя убрал руки и скверно выругался сквозь зубы.

– Кто вы такие и что вам нужно? – нахально спросил он резким и скрипучим голосом.

– Скитальцы, – коротко ответил Никашкин, зло щурясь. Он внутренне подобрался, стараясь не упустить из виду никого из этих странных «отшельников». Никашкину сразу не понравилась их злобная настороженность. Когда эта троица преодолела минутный испуг, вызванный внезапным вторжением в шалаш непрошеных гостей, она явственно проступила на их лицах.

– Ну и… скитайтесь дальше, – проворчал длиннолицый. При этом он метнул быстрый многозначительный взгляд на смуглого. Тот сидел, не меняя позы, будто происходящее его не касалось, только глазом косил, да курить перестал.

Момент броска Алексей уловить не успел – сказалась нечеловеческая усталость и контузия; нож с широким лезвием будто сам выпорхнул из-за спины смуглолицего.

Как Никашкин среагировал, объяснить было трудно. Резким, коротким движением он рванул автомат в сторону, и нож, направленный ему в сердце, вонзился в приклад.

В следующий миг почти не целясь – навскидку, Малахов выстрелил в длиннолицего, который выхватил из-за пояса наган. Схватившись другой рукой за простреленную кисть, тот охнул, а затем, согнувшись пополам, разразился отборной руганью.

– Ах, ты… гад! – с нервным смешком сказал Никашкин. Он быстро шагнул вперед, пнув по пути ногой коротышку, все это время сидевшего неподвижно, словно истукан, и почти без замаха, даже, как могло показаться со стороны, небрежно, не ударил, а просто ткнул своим сухим кулаком смуглолицего в челюсть.

Громко икнув, будто подавившись, смуглолицый опрокинулся навзничь и затих.

– Шутник… – подумав чуток, сказал ефрейтор. И подул на сбитые в кровь костяшки пальцев. Затем он собрал оружие хозяев шалаша и возвратился к Малахову, все еще держащему на прицеле коротышку и ухающего от боли длиннолицего.

– Встать! – негромко скомандовал Малахов. Едкая, до дурноты, злость подкатила к горлу. Он с трудом сдерживался, чтобы не пристрелить длиннолицего, а за ним и двух других. Такого с ним никогда не было.

– Больше повторять не буду, – процедил он сквозь зубы. Никашкин с удивлением покосился на лейтенанта, но промолчал. Наверное, он уловил настроение обычно сдержанного Алексея и пока не знал, как на это реагировать. Длиннолицый даже не вздумал пошевелиться. Но коротышка вскочил, будто его ткнули в задницу шилом, и вытянулся в струнку; смуглый все еще лежал без памяти.

Наконец и длиннолицый нехотя поднялся и стал рядом с коротышкой, однако глаз на Алексея не поднимал. Похоже, на этот раз он все-таки испугался, хотя виду не подал: тихий, но зловещий голос Малахова не сулил ему ничего хорошего.

– Вы кто? – спросил Алексей, глядя на трясущегося коротышку.

– М-мы? Я-я? – дрожащим, сиплым голосом выдавил тот из себя, заикаясь.

– Да, я спрашиваю тебя.

– Окруженцы мы, гражданин начальник, окруженцы! Немец попер, ну мы и… сюда. Схоронились. Чтобы в плен, значит, тово… Коротышку словно прорвало, он сыпал словами, как горохом о стенку:

– Немец, он мотоциклом да на машине – как убежишь, куда? Сверху бомбят, пушки стреляют, танком фриц куда хошь доберется… А вот в болото ему хода нет. Ну, мы тут и…

– Понятно, – оборвал его Малахов. – Документы есть?

– Испугались мы… – коротышка сморщил жалобную мину. – Попрятали, где кто мог. Виноваты…

– Испугались, говоришь? Что-то верится с трудом.

– Да вы, я вижу, тоже вроде того… В общем, как и мы… Коротышка хитро блеснул мутно-серыми глазками; и добавил:

– Драпанули… Он гаденько ухмыльнулся. Видно было, что коротышка немного успокоился и осмелел.

– Но-но, ты, болтун! – не выдержал Никашкин. – Говори, да не заговаривайся. И стань, как следует – перед тобой командир, лейтенант. Живот подбери.

– И давно вы здесь… хоронитесь? – спросил Малахов.

– Давно… то есть не очень, гражданин… товарищ лейтенант! Блудливые глазки коротышки спрятались под выгоревшими ресницами.

– Почему за оружие схватился? – обратился Малахов к длиннолицему. Тот с напряженным вниманием прислушивающемуся к ответам приятеля.

– Кабы знал, кто вы… – сквозь зубы процедил тот. – Бродют тут всякие… На них не написано – свои они или чужие.

– Ладно… Есть бинты и йод? – спросил Алексей.

Странное дело, Малахов, глядя на страдания длиннолицего, на его все еще кровоточащую рану, совсем не ощущал к нему сочувствия. И где-то в глубине души подивился – он никогда не был таким черствым, как сейчас. Что с ним случилось? Неужели и впрямь своя рубаха ближе к телу? Неужто война успела выцедить из него по капле душевную щедрость и человеколюбие?

– Да, есть. Вот там… – ответил длиннолицый.

Он кивком указал на сумку, висевшую возле входа.

– Никашкин, перевяжи… – приказал лейтенант.

Примерно через сорок минут, подкрепившись, они легли спать. Никашкин, наконец раздобывший патроны к своему автомату (он реквизировал четыре диска у хозяев шалаша), остался на часах. Доверия к этим троим ни у Малахова, ни у него не было. Посоветовавшись, они решили отложить более детальный разговор с окруженцами до утра – лейтенант чувствовал себя неважно. Все оружие и боеприпасы Никашкин завернул в шинель и, присыпав сверток сеном, уселся на него у выхода из шалаша. Алексей приказал разбудить его через два часа, чтобы он мог сменить ефрейтора, тоже порядком уставшего.

Смуглый,– тот, который получил от Никашкина по зубам, – очнувшись, не произнес ни слова. Он лишь курил и, как показалось ефрейтору, с любопытством и даже одобрением посматривал в его сторону.

Ужинать смуглолицый не стал. Видно, болела челюсть, – он изредка ощупывал ее крепкими длинными пальцами. При этом его горбоносое лицо кривила сдержанная улыбка.

«Чему радуешься, шустряк? – злился про себя Никашкин, сжимая-разжимая пальцы правой руки, которые опухли и ныли. – Дать бы тебе еще разок… чтобы до утра не проснулся…» – И нежно поглаживал приклад автомата, спасший ему жизнь.

Утром, после завтрака (как оказалось, окруженцы припасли продуктов как минимум на два месяца), Алексей все же решил точно выяснить, что представляют собой эти люди, и что они думают делать дальше. Но ничего нового для себя, по сравнению со вчерашним вечером, он не услышал: попали в окружение, наткнулись на разбомбленный склад, запаслись продуктами и, благо коротышка был местным жителем и хорошо знал болото, решили отсидеться на островке, куда добраться, не зная единственной тропы, было практически невозможно.

Когда же Малахов спросил их о планах на будущее, то невразумительные ответы только подтвердили его подозрения в том, что эти трое вовсе не окруженцы, а дезертиры. Впрочем, категорически утверждать, что это именно так, Алексей не мог – в душу ведь не заглянешь. Но пробираться вместе с ними к линии фронта они отказались наотрез.

– Может, в расход их, а, командир? – спросил Никашкин, когда они уединились. – Гады ведь, нутром чую.

– Сам будешь расстреливать, или помочь? – насмешливо посмотрел на него Алексей.

– А если и впрямь они говорят правду? Тогда как?

– Да я что… – смешался ефрейтор. – Ляд с ними.

– То-то… Мало ли, что нам не по душе. А они ведь люди.

– Люди бывают разные… – проворчал Никашкин. – Только вот боеприпасы, думаю, им ни к чему. По крайней мере, пока не отойдем подальше. Что-то мне не хочется схлопотать пулю в спину.