Золотой капкан

Но Владимир Воронцов-Вельяминов не учел одно обстоятельство, а именно: ему противостоял человек иезуитской изворотливости и проницательности, которому удивлялись даже в Жандармском корпусе, – ротмистр Кукольников. Не обладая громкими титулами и даже не имея чести называться дворянином, что в царской России было отнюдь немаловажным в продвижении по служебной лестнице, худой и болезненный с виду делопроизводитель, мелкая жандармская сошка, архивная крыса, неожиданно для всех своих коллег сделал стремительную карьеру по части политического сыска. Способность к анализу, хорошая память, невероятное самообладание и сильно развитое честолюбие единственного сына рано овдовевшего мещанина за сравнительно короткий срок службы в Жандармском корпусе позволили ему подняться вровень со старыми титулованными служаками и даже обойти их.

Агентурная сеть ротмистра его стараниями стала одной из самых разветвленных и мобильных. Людей для этих целей он умел подбирать, как никто другой, в самых разных слоях общества. Плоды его деяний не замедлили сказаться на внутриполитической арене предвоенной России. Были разгромлены большевистские центры в Туле, Пскове, Новгороде, захвачены склады оружия и подпольная типография эсеров в Петрограде, и сам Савинков с трудом сумел ускользнуть из ловушки, сооруженной для него Кукольниковым. Одесские анархисты, организацию которых он вырубил под корень, пытались устроить на него покушение. Но самодельная бомба, изготовленная в мастерской Яшки Менделя, что само собой служило гарантией безотказности, неожиданно (для анархистов) взорвалась в руках боевиков.

Кукольников был инициатором и обширного рапорта на высочайшее имя самодержца всея Руси. Уже в конце 1915 года он предвидел грядущую революцию и всеми силами стремился оградить русскую армию от большевистских агитаторов, которых партия направляла для подрывной работы среди солдат. Кукольников предлагал создавать из политически неблагонадежных, в основном рабочих и мастеровых, специальные воинские подразделения смертников и направлять их в самые опасные места. Мало того, для страховки – чтобы смертники не разбежались или не взбунтовались – он выдвинул идею заградительных отрядов, состоящих из казаков и черкесов. К глубокому сожалению Кукольникова, эта затея не выгорела. И разгневанный шеф жандармов, который не был уведомлен о затее с рапортом, отправил самонадеянного выскочку с понижением в должности во Владивосток.

Революционные события в Петрограде застали Кукольникова на Камчатке, где ротмистр с обычными для него упорством и предусмотрительностью создавал еще одну агентурную сеть. На Камчатке он оказался по самой, что ни есть, прозаической причине: шеф опального жандарма, не желая иметь под боком весьма опасного заместителя, явно метившего на руководящее кресло, постарался заслать его подальше. Впрочем, и сам Кукольников не горел желанием ежедневно выслушивать сентенции недалекого служаки, мнившего себя гением политического сыска.

Камчатка оказалась для него идеальным местом для налаживания связей с американцами и японцами. К первым Кукольников благоволил больше. Янки были прагматиками, так же, как и он, а потому ротмистр точно знал, чего они хотят. С японцами все оказалось сложней. С этими хитрецами нужно было держать ухо востро. Их сладкие речи и неизменные улыбки Кукольникова не убаюкивали. Он им не верил. Правда, приятелей среди японцев завел. На всякий случай. И нередко пользовался их услугами. Несмотря на то, что Кукольников принимал самое активное участие в белом движении, особых иллюзий на предмет победы он не питал – чересчур уж хорошо ему были известны те подспудные силы, что привели к краху русскую монархию.

Можно сказать, что все эти годы он плыл по течению, потому что иного пути для него не было. А оставаться в бездействии не позволяла его энергичная и целеустремленная, несмотря на внешнюю инертность и холодность, натура. Особо не надеялся он и на интервенцию, так как сразу раскусил далеко идущие намерения и американцев, и японцев. События в центре России интересовали интервентов поскольку постольку. Сорвать пожирнее куш и отхватить кусок земли русской побольше – вот все, о чем они мечтали, по мнению ротмистра.

Свободно владеющий тремя языками (немецким, французским и английским), и довольно сносно изъяснявшийся по-японски, хорошо начитанный, как для жандарма, Кукольников тешил себя примером Французской буржуазной революции, потерпевшей поражение. Конечно, твердил он себе, и время иное, и условия не те, но гниющей ране примочки извне мало помогут, если организм сам не сумеет перебороть хворь. Пока народ не поймет, что его обманули, сладу с ним не будет. Рано или поздно, но это должно случиться, в чем Кукольников был твердо убежден. Он хорошо знал тех, кто возглавлял революционное движение. Многие из них были агентами царской охранки; некоторых Кукольников вербовал лично.

Этих людей прельщали не мифические свобода, равенство и братство, а маниакальная жажда власти. Их поступками управляла самая примитивная месть. Они не могли простить богатым – за их богатство, предприимчивым – за их предприимчивость, умным – за их ум. Им нельзя было отказать в настойчивости при достижении цели, – настойчивости, граничащей с самопожертвованием. Но она была направлена на разрушение, а не на созидание. Когда-нибудь этот молох обернется против них, утешал себя Кукольников. Это как в артиллерийской пушке: выстрел – отдача. Нельзя вытоптать хлебное поле и ждать потом урожая. Все в мире имеет свое начало и свой конец.

Поэтому, нужно было набраться терпения и ждать.

Но ждать где-либо на заграничных задворках и, вдобавок ко всему, без гроша в кармане, – этого ротмистр позволить себе не мог. Кое-какие сбережения у него имелись в одном из швейцарских банков, где он завел себе счет во время заграничных командировок. Немалую сумму удалось переправить и в Харбин – выручку от проданной фирме «Свенсон и Кo» тайком от Деревянова пушнины. Но это были крохи. Нужен был запас денежных средств посолиднее. И тут подвернулся случай с татарином Сафи Шафигуллиным, Бориской, который Кукольников, конечно же, упустить не мог. Богатая золотая жила, открытая старателем в колымских дебрях, сулила бывшему жандарму безбедное существование в ожидании грядущих перемен в России. И этот случай, эту удачу ротмистр не хотел делить ни с туповатым Деревяновым, ни тем более с графом Воронцовым-Вельяминовым. Намерения графа, конечно же, не составляли трудной загадки многоопытному ловцу человеческих душ из Жандармского корпуса. Он видел его насквозь.

Глава 10

Подполковник Седлецкий, высокий, рано поседевший брюнет, нервно потирал руки, вслушиваясь в крепкий звонкий голос Савина – тот, не глядя в бумаги, докладывал ему о ходе расследования «Дела № 108/51К». В кабинете начальника райотдела, кроме них, сидел и майор Кудрявцев, усталый и раздраженный. Он прилетел утренним рейсом и не успел даже позавтракать, как звонок шефа заставил его сломя голову мчаться на работу.

– Ты мне, Савин, не фантазируй! Седлецкий пристукнул ребром ладони по столу.

– Сроки поджимают, мне прокурор продыху не дает, а у тебя все белыми нитками шито, – выговаривал он капитану.

– Товарищ подполковник! Я уже вам докладывал, что дело не простое.

– Меня это не интересует! – отрезал Седлецкий. – Поэтому и поручил его именно тебе, капитан.

– Спасибо за доверие, – буркнул Савин. – Стараюсь. Но у меня только одна голова и две руки.

– Ох, влеплю я тебе выговор, – остывая, вздохнул Седлецкий. – Попляшешь ты у меня…

Савин покорно склонил голову, при этом подмигнув Кудрявцеву. Тот только крякнул: и чем только Борька шефа ублажил? Другого Седлецкий уже давно разнес бы в пух и прах.

– Ладно, Савин, что там еще у тебя? Давай в темпе. Подполковник нетерпеливо посмотрел на часы.

– Я получил запрос МУРа по золоту, – ответил Савин.

И достал из папки бумажный лист.

– А причем здесь уголовный розыск? – спросил недоумевающий Седлецкий.