Страница 42 из 83
Незадолго до возвращения Артура напряжение немного ослабло, и я решила устроить пир. Я надеялась, что обильное застолье, песни о военных подвигах могли бы напомнить о былом Братстве и еще уменьшить напряжение. Пир предполагался не официальным, поэтому на него допускались и женщины, а при них, как я полагала, мужчины будут вести себя сдержаннее.
Сначала все шло хорошо. Кей попросил у меня разрешения привести Мэйр, чтобы она сидела рядом с ним, и она пришла, в прекрасном платье, с одолженными драгоценностями, возбужденная и обрадованная, как маленький ребенок. За высоким столом много смеялись, Талиесин произносил хвалебные речи, и казалось, будто Мордред никогда не приезжал в Камланн, хотя он молча сидел среди нас. За нижними столами тоже много шутили и смеялись, но немного натужно.
Подошел Талиесин, присел в конце высокого стола и, сославшись на усталость, с улыбкой передал арфу Гавейну. Рыцарь ответил какой-то шуткой и сыграл ирландскую песню о роднике, которая успела полюбиться британцам. Потом он протянул арфу Бедиверу.
— Хочешь, чтобы я выглядел дурак дураком, играя после тебя? — расхохотался Бедивер. — Отдал бы арфу Кею, чтобы все могли посмеяться. Ну, ладно, если уж петь… — и он одной рукой очень неплохо сыграл и спел старое латинское стихотворение, которое мне очень нравилось. Голос у Бедивера, конечно, не шел ни в какое сравнение с голосами наших признанных певцов, но арфа звучала чисто и сильно. Закончив, он передал арфу мне. Я мимолетно пожалела, что в молодости пренебрегала музыкой, предпочитая книги песням, и предложила инструмент Мордреду, сидевшему слева от меня.
Медро взял ее с любезной улыбкой, и заиграл прелюдию к балладе о прелюбодейке Блодьювед. Прежде чем начать петь, он со значением посмотрел на меня, выдержал паузу, чтобы все заметили его взгляд, и только потом запел. Его намек поняли все, кто в это время отвлекся от еды и питья. Что мне оставалось делать? Сохранять спокойствие и делать вид, что я здесь настолько ни при чем, что даже не обращаю внимания на любые намеки.
Мордред оборвал пение на середине и протянул арфу сидевшему рядом Гвину. Юноша принял ее с серьезным видом. Попробовал струны, не расстроены ли, затем решительно поднял глаза.
— Не понимаю, почему вы не закончили песню, — сказал он, обращаясь к Мордреду спокойным голосом. — С арфой что-то не так?
Улыбка Медро не изменилась, но глаза его опасно блеснули. Он возненавидел Гвина с того момента, как узнал, что брат признал его своим сыном. Свое отношение он скрывал с трудом, или не старался скрывать. Гвин, в свою очередь, тоже не скрывал своей явной неприязни к Мордреду, и в этом они были честны друг с другом.
— Нет, с арфой все в порядке. Просто баллада слишком длинная, вряд ли годится для сегодняшнего вечера.
— В самом деле, — Гвин перебрал струны, — ее так часто пели, что она уже надоела. И так все наизусть знают. И вовсе не потому, что в тексте скрыта какая-то истина. Нет. На прошлой неделе я говорил со священником, это ученый человек, и он назвал эту балладу языческой сказкой о старых богах, злой и фальшивой насквозь. — Мэйр хихикнула, и мгновение спустя все, кто следил за разговором, рассмеялись вслед за ней. Гвин гордо посмотрел на меня, он предлагал разделить удовольствие от замешательства Мордреда.
Я улыбнулась в ответ. Я любила этого замечательного юношу.
— Спой ту песню, которую играл на днях в Зале, — предложила я. — Там очень красивая мелодия, но я не все слова расслышала.
— Ах, эту… — Гвин покраснел. — Не бог весть что, но, миледи, если вы просите, я спою, конечно.
Уже по тому, как Гвин посерьезнел, стало понятно, что песню написал он сам. Сыграв короткое вступление, он запел:
Куда ты, рыцарь, держишь путь?
Зачем коня торопишь?
Цветет боярышник на склоне,
И черный дрозд поет в кустах.
Ручей той песне вторит,
Спешит он к морю.
Ветер приходит с моря,
Ласточки мелькают на ветру.
Куда ты, рыцарь, держишь путь?
— На восток! На восток я спешу,
Туда, где тают снега,
Где текут ручьи
По скалам и зеленому мху,
В реки ручьи впадают,
Несутся водоворотами
Среди полей, под облачной тенью,
Туда, на восток.
На восток лежит мой путь.
Там война, мне надо спешить,
Ибо жизнь коротка,
Быстро пройдет она, как проходит весна,
Как скользят по полям облачные тени.
Зачем же медлить?
Зачем бояться смерти,
Если скоро зима,
Если скоро придут холода?
Ведь ни одна весна
Не длится вечно!
Замечательная песня! И мелодия интересная. Из тех, что возвращаются, когда думаешь, что песня уже забыта. Но тут Кей отобрал у Гвина арфу и проворчал недовольно:
— Хорошо о смерти поешь, мелкий. Сдается мне, не приходилось тебе ехать на восток, на встречу с саксами, и, да поможет тебе Бог, глядишь, и не придется. Знаешь, помирать от саксонского меча — не лучшая участь для такого певца.
— Ну, надеюсь, помирать придется как раз саксу, — Гвин улыбнулся. — Споете нам что-нибудь героическое, благородный Кей?
Прямо перед этим разговором, Медро перегнулся через стол и негромко произнес, обращаясь к Гвину:
— Не стоит тебе опасаться саксонских мечей, племянник. Вряд ли тебе доведется увидеть много битв.
Однако Кей среагировал раньше Гвина:
— На что это ты намекаешь? — тон его не оставлял сомнения, что он не прочь подраться.
Медро презрительно улыбнулся.
— Даже если бы наш юный герой отправился на битву или на поединок, неужто ты думаешь, отец позволит ему рисковать своими нежными конечностями? Да никогда! Даже в своем знаменитом боевом безумии мой брат затрясся бы от родительского страха и погнал бы сынка с поля боя пинками.
Гвин побледнел, но Гавейн не дал ему сказать ни слова.
— Ошибаешься, брат. Даже прикажи я сыну струсить, он бы меня не послушал. Я видел, как падают в битве мои друзья и знаю, что воином становится только тот, кто не покинул поле боя. Впрочем, тебе это незнакомо.
В последовавшей паузе Мордред и Гавейн, внешне оставаясь спокойными, так смотрели друг на друга, что воздух вокруг них звенел от ненависти.
— Разумеется, в чем-то ты прав, — небрежно-спокойно продолжал Гавейн. — Если бы моего сына обманом втянули в какую-нибудь ссору, или предательски убили из-за угла, все было бы совершенно иначе. Смерть в бою примерно то же самое, что смерть от наводнения или лихорадки, но по отношению к обиженным закон требует справедливости. А уж в подобном случае я бы за справедливостью до края земли дошел. Я бы не стал требовать виру за кровь или предъявлять претензии. Убил бы, и всё. Это на случай обмана или предательства, как я уже сказал. А в бою нужно полагаться на собственное мастерство и Божью милость.