Страница 30 из 98
Глава 10
Попировали мы знатно.
Тулле купил-таки живого порося, Бьярне — два бочонка меда, в одном — хороший, в другом — похуже, «чтоб пить, когда уже разницы не будет». Я взял пироги на всех. И завертелось…
Наш скальд охрип, пока пел. Мы наперебой рассказывали о своих подвигах, благо и послушать было кому. Видарссон и Сварт слушали нас, раскрыв рты. Я вспомнил про речи солнцепоклонника и пересказал их ульверам. Они ржали, как сумасшедшие.
Как можно выжить без мяса? А что тогда есть? Одной кашей сыт не будешь. А бить поклоны солнцу? Тоже ведь нелепость. Все знают, что это пылающее сердце давно убитой твари Маансудж, которая хотела сожрать землю и выпить моря. А еще по небу крадется другая огромная тварь Сидансудж. У нее пока не хватает сил победить богов и уничтожить мир, но если она проглотит сердце-солнце, тогда ее силы преумножатся, и тогда нам всем придет конец. Порой она дожидается, когда Скирир вместе с остальными богами перепьет на пиру, и разевает свою пасть. И мы видим, как солнце начинает исчезать. Тогда все люди кричат, стреляют из лука в небо, бьют в бодраны, дуют в луры. Будят заснувших богов. Первым просыпается Фомрир, швыряет топор в Сидансудж, и та медленно отползает.
Когда-нибудь боги не успеют пробудиться вовремя, и тогда настанет конец света. Исчезнет согревающее землю сердце, но люди не успеют замерзнуть. Весь мир будет поглощен Сидансудж.
Альрик шепнул мне, что если бы жители Хандельсби прислушивались к словам солнцелюба, то убили бы его. На всякий случай. Мало ли, вдруг и правда их станет столько, сколько звезд на небе? Проще убить всех встречных солнцепоклонников и не переживать насчет очистительного огня.
Ящерица напился раньше всех и ушел спать. Мы же сидели чуть ли не до утра. Порой стоит устраивать пирушки только в своем кругу, чтобы понять, какие же славные ребята тебя окружают.
На следующий день хирдманы просыпались по одному, выпивали кружку кислого молока, собирали вещи и уходили. Кто-то думал снять комнату в местной харчевне и всю зиму сидеть в тепле да потягивать пиво. Кто-то хотел поискать несложную работку: дрова рубить или жечь уголь. Хвит говорил, что найдет симпатичную женщину и поживет у нее до весны. А коли по душе она придется, так и жениться можно. Я раньше времени не загадывал. Сначала разберемся со Скирре, а уж потом думать буду. Тулле сказал, что пойдет со мной. Мало ли… Вдруг опять приступ случится?
Так что мы собрались, обнялись с Альриком и ушли в дом отца. Хёвдинг пообещал прийти на нашу тяжбу и, если понадобится, выложить все, что знает о Торкеле.
Эрлинг встретил нас тепло. Тулле сразу отыскал Гнедого, попросил прощения, рассказал о своей беде, тот дал изрядную затрещину моему другу, и вопрос был закрыт.
Вечером мы сидели с отцом вдвоем, пили ягодный взвар и говорили.
— Здорово Рагнвальд решил спор! Вроде как и не он приговорил Хрейна к изгнанию, а боги! — смеялся я.
Отец же положил тяжелые руки на стол и вздохнул:
— Как бы он и нам такое решение не выдал.
— А что… — и я осекся.
В нашей тяжбе хольмганг будет проходить также, как и у Эрна. Только вот вместо сакравора будет не мой отец. У Эрлинга всего-то седьмая руна, и при этом он самый сильный в Сторбаше. А у ярла Скирре пятирунный воин в няньках ходил, в дружине же какой-никакой хельт точно отыщется. Тогда разделают на части моего отца. И то будет лишь полбеды. Мать, Ингрид и младшего брата надо будет увести из Сторбаша и поселить в укромном месте.
— Да ты не бойся, — усмехнулся отец. — Конунг редко назначает хольмганг и только в том случае, когда точно знает, кто станет победителем. Ему ненужные решения богов ни к чему.
— Вот и отлично! Это Хрейн был подлым человеком, а ты — другое дело. У тебя дела идут хорошо, в Сторбаше тебя уважают, к тому же ты на той войне изрядно чего сделал для Рагнвальда. Так?
— Так да не так… Я тут послушал, что говорят про Хрейна и Сигарра. Оба — мелкие ярлы на нищих землях, толку с обоих немного: ни подати особой, ни людей в дружину с них не получали. Так что по большому счету конунгу было все равно, кем пожертвовать. Вот только Сигарр ему больше глянулся еще во время первой тяжбы. Мало кто ведь обращается к конунгу, не по обычаю это. Что, ярлы сами разобраться не могут между собой? Бежать из-за каждой драки к батьке ведь стыдно, верно?
Я кивнул.
— А Сигарр не постыдился. Обратился. Рагнвальд вынес правильное решение, показал свою волю, а Хрейн как будто наплевал на слово конунга. Потому тут и не могло быть иного исхода. Ну и хёвдинг твой подсуетился, сумел навести правителя на нужную мысль. У нас же иной случай. Я кто? Я всего лишь лендерман, во время войны вел малую дружину из одних лишь карлов, снаряжены кое-как. От нас толку почти никакого. А вот ярл Скирре изрядно рисковал, делая ставку на молодого Рагнвальда, отправил ему золото с серебром на плату наемным дружинам и своих лучших воинов отдал в полном снаряжении. И всегда Пивохлеб вел себя уважительно. У него земли богатые, людные. С него и подати не в пример нашей, и людьми-кораблями всегда поможет. Да если Скирре проиграет тяжбу, многие местные землевладельцы поднимут такой шум!
— Тогда зачем же ты вообще приехал, коли все знал?
— Тут, сын, другое… Даже если я проиграю и окажусь виновным, Скирре уже не сможет тронуть мою семью. Первое — ярл будет знать о нашей вражде и последит за Дагней и Фольсмундом. Второе — моя смерть потушит жажду мести у Скирре и его жены. Третье — я прилюдно выведу тебя из семьи, и ты будешь в безопасности.
Отец глотнул остывший напиток, чуть скривился из-за кислинки.
— Уже тут, в Хандельсби я услышал, что Скирре хотел своего сына Роальда отправить к конунгу. Тот лишь немногим был старше Магнуса. Наверное, ярл хотел, чтобы Роальд стал заплечным у Рагнвальдссона. Я видел, глянулся ты чем-то сыну конунга. Может, сам станешь его заплечным?
Я аж поперхнулся.
— Я? Заплечным?
— Так не у босяка бескорабельного, а у конунгова сына!
— Не по мне такое! За другим ходить да его жизнью жить…
Эрлинг потрепал меня по плечу:
— Не бухти. Пошутил я. Знаю, что не сможешь вторым. Ладно, пойдем спать. Посмотрим, что завтрашний день нам принесет.
Всю эту ночь мне снился один и тот же сон. Как Торкель Мачта отрубает руки и голову дяде Ове. Голова подкатывается к моим ногам. Я ее поднимаю, а оттуда смотрят мертвые глаза моего отца.
Дом слушаний был забит до отказа. Мы еле протиснулись через толпу бородатых мужиков, каждый из которых был выше меня на голову или две. Ингрид намотала распущенные волосы на руку, чтобы не оставить их на поясных пряжках зрителей. Отец хмуро растолкал всех широкими плечами и рухнул на скамью, в этот раз покрытую расшитой синей тканью.
Другая скамья была уже занята. Там сидел грузный хускарл с животом, похожим на бочонок. Видать, немало он выхлебал пива за свою жизнь. И вид у хускарла был вовсе не грозный, скорее, миролюбивый и располагающий к себе. Почти как у владельца хорошей харчевни, к которому заглянули богатые гости.
Сразу же вошли Рагнвальд с сыном и уселись на троноподобных креслах. Снова выскочил тощий человечек, развернул белую тонкую тряпицу и только хотел начать, как конунг сказал:
— Не нужно. Лендерман Эрлинг по прозвищу Кровохлеб, какая у тебя обида на ярла Скирре?
Люди в зале зашумели, заворчали. Я услышал бранные слова в сторону моего отца. Здесь что, собралась вся родня вырезанных им карлов?