История и память

Ибн-Хальдун представляет свое сочинение как «комментарии по поводу цивилизации» Çumrâh). Его прежде всего интересует из менение и его объяснение. Он дистанцируется от тех историков, которые довольствуются разговорами о событиях и династиях, не давая по этим поводам объяснений. Ибн-Хальдун «излагает причины событий» и полагает, что они содержат в себе «философию (hikma) истории». Ибн-Хальдун был признан первым социологом. Мне же представляется, что он скорее является историческим антропологом и философом истории в одном лице. Он соблюдает дистанцию по отношению к традиции: «Историческое исследование тесно связывает заблуждение и необдуманный поступок. Слепая вера в традицию (taqlïd) - это врожденное свойство человека...» Благодаря его книге «больше не будет необходимости слепо верить в традицию». Особенно примечательны в его объяснениях ссылки на общество и культуру, которые он понимает как основные структуры и области исследования, хотя не оставляет без внимания и технику и экономику. Вот, например, используемый историком тип свидетельства, которым являются памятники, воздвигнутые какой-либо династией: «Все творения древних стали возможны только благодаря технике и совместному труду множества рабочих рук... Не следует вмешивать веру в народные представления, в соответствии с которыми древние были выше и сильнее нас... Заблуждения рассказчиков проистекают из того, что они восхищаются грандиозными размерами древних памятников, не понимая различий между условиями общественной организации (itgimä) и кооперации. Они не видят, что все дело в социальной и технической (hindäm) организации. В результате они ошибочно полагают, что появление древних памятников обязано силе и энергии превосходящих нас размерами существ» [Ibid. I. Р. 346348]. В соответствии с тем, что он видит и что знает о прошлом, - и это естественно для мусульманина - он придает большое значение оппозиции «кочевники - оседлое население», бедуины и горожане. Урбанизированный представитель Магриба, он особо интересуется городской культурой (la civilisation). Занимает его также феномен династий и монархий, о котором он утверждает, что тот не являясь продуктом урбанизации, - «династия предшествует городу» - тесно с ним связан: «монархия нуждается в городе» [Ibid. II. Ch. 4]. А вот где он предстает перед нами скорее как философ истории, так это в своей не лишенной расистской окраски (по отношению к черным) теории о влиянии климата (которая предвосхищает Монтескье, но в его время уже является традиционной для мусульманских историков и географов) и в особой степени в учении об упадке³³⁹. Любое социальное и политическое образование существует лишь какое-то определенное время, а затем более или менее быстро клонится к упадку: например, авторитет какого-либо рода сохраняется лишь на протяжении жизни четырех поколений. Особенно наглядно это проявляется на примере монархий: по своей природе монархия рвется к славе, роскоши и миру, но обретя славу, роскошь и мир, монархия начинает двигаться к упадку. В этом процессе Ибн-Хальдун не отделяет один от другого моральных и социальных аспектов: «Жизнь династии продолжается обычно не более трех поколений: первое сохраняет добродетели бедуинов, суровость и дикость пустынь... следовательно, она сохраняет дух клана, его представители - люди решительные и вызывающие страх, и все им повинуются... Второе поколение, испытавшее влияние монархического строя и благополучия, переходит от жизни бедуинов к оседлой жизни, от недостатка

в роскоши - к ее избытку, от общей и разделенной на всех славы - к славе единоличной... Сила племенного духа уже несколько надломлена. Люди привыкают к раболепству и покорности... Третье поколение полностью забыло время суровой жизни бедуинов. Оно утратило вкус к славе и кровные связи, потому что им управляют при помощи силы... члены его зависят от династии, которая их оберегает, как женщин или детей. Родовой дух исчезает совершенно... Таким образом, властитель вынужден опираться на своих сторонников, на свою свиту. И Бог допускает приход того дня, когда монархия будет уничтожена» [Ibid. I. 3. Р. 334-335]. Узловым моментом этой теории является идея об уподоблении социополитической формы человеческой личности - это органицистская, биологическая модель истории. И тем не менее «Муккаддима» - одно из выдающихся творений исторического знания. Как сказал Жак Берк, «это мышление магрибское, исламское и мировое... Для этого впавшего в немилость человека история именно данного времени отмечена горькой радостью понимания, и ему принадлежит заслуга первым найти для него место в столь же масштабной перспективе».

Но вернемся к Западу. Греко-римская античность не обладала истинным чувством истории. Она лишь предложила в качестве общих объяснительных схем природу человека (иначе говоря, неизменность), судьбу и удачу (иначе говоря, иррациональность), органическое развитие (иначе говоря, биологизм). Исторический жанр она отнесла к области литературного искусства и приписала ему в качестве функций развлекательность и нравственную полезность. Однако античные авторы предвосхитили «научную» концепцию и практику истории, подчеркивая значение свидетельств (Геродот), доступности для понимания (Фукидид), исследования причин (Полибий), поиска истины и уважения к ней (все вышеперечисленные и, наконец, Цицерон). Христианство наделило историю смыслом, но подчинило ее теологии. XVIII и, главным образом, XIX в. обеспечили триумф истории, придав ей светский характер при помощи идеи прогресса объединив присущие ей познавательную функцию и функцию мудрости посредством научных (и практических) концепций, уподоблявших ее либо реальности (историцизм), либо практической де тельности (марксизм).

Однако промежуток, который отделяет средневековую теологию истории от победившего в XIX в. историзма, с точки зрения философии истории не лишен интереса.

Как считает Джордж Надель, золотой век философии истории приходится на период, который продолжается приблизительно с 204

1550 по 1750 г." Его исходным пунктом стало утверждение Полибия (I, 2): «Наилучшее воспитание и наилучшая подготовка к активной политической жизни - это изучение истории».

Я хочу сделать одно замечание. Действительно, в этом можно увидеть влияние Макиавелли и Гвиччардини, но при условии, что мы отметим оригинальный взгляд каждого из этих мыслителей на соотношение истории и политики. В этом вопросе я следую за Феликсом Жильбером. Важнейшей идеей Макиавелли была идея о специфичности политики. И политика, которая в известном смысле является поиском социальной стабильности, должна противостоять истории, представляющей собой вечный поток, подчиняющийся капризам Фортуны, как считали Полибий и историки античности. Согласно Макиавелли, люди должны отдавать себе отчет в «невозможности организовать не претерпевающий изменений социальный порядок, при котором уважалась бы воля Бога и справедливость распределялась бы таким образом, чтобы удовлетворять все человеческие потребности». Таким образом, «Макиавелли твердо придерживался идеи о том, что политика имеет свои законы, а потому она является или должна быть наукой; цель же ее заключается в том, чтобы поддерживать жизнь общества в вечном потоке истории». Последствиями этой концепции были «признание необходимости сохранения единства в политике, а также тезис о самостоятельности политики, увидевшей высшую фазу развития в понятии государства» [Gilbert. Р. 171].

Гвиччардини, напротив, был сторонником автономии истории и реализовывал эту идею исходя из той же констатации изменения (о которой в шутку говорят, что она является единственным законом истории, который может быть сформулирован). Специалист по изуче нию изменения, «историк получал, таким образом, свою специфическую функцию, а история обретала самостоятельное существование в мире познания; значение истории нужно искать лишь в самой же истории. Историк становился регистратором и одновременно интерпретатором. "Storia d'Italia" Гвиччардини - последний выдающийся исторический труд, написанный в соответствии с классической схемой, и в то же время - первое выдающееся произведение современной историографии» [Gilbert. Р. 255].