Смерть дикаря

Он перешел овраг, сел на камень, лежавший уже на французской земле, и пробормотал:

— У меня паспорт вполне соответствующий — я теперь настоящий Ионатас, и мне теперь нечего торопиться.

Затем Вантюр встал и, дойдя до первого трактира, вошел в него, переоделся в простой народный костюм, сбрил бороду и усы и, дождавшись мальпоста, доехал в нем до Байонны, откуда он и переправился в Париж, но уже не в мальпосте, а в тильбюри, которое нанял в Этампе.

Приехав в Париж, Вантюр нанял фиакр и отправился в Клиньянкур, к вдове Фипар.

Приехав туда, от отпустил извозчика и направился пешком к деревушке самого жалкого вида, где проживала вдова Фипар.

Было уже около двух часов ночи, когда Вантюр подошел к жилищу этой достопочтенной особы. Через грязные окна и щели дверей светился дрожащий огонек.

— Старуха дома, — подумал Вантюр и постучался в дверь.

— Войдите, — сказал изнутри слабый голос, — ключ в дверях.

Вантюр отворил дверь и вошел в комнатку, где на грязной соломе лежала вдова Фипар.

— Что это? — проговорил Вантюр, — уж не больна ли ты, мамашенька?

— Я уж было умерла, — ответила вдова слабым голосом.

— Умерла? Что за чепуха?

— Совсем не чепуха. Я два часа была мертвой.

— Рехнулась, старуха!

— Спроси у этого разбойника Рокамболя.

— Рокамболя? — вскрикнул Вантюр.

— Да, он чуть не задушил меня.

— Задушил!

— И даже бросил в Сену.

— Ты просто совсем спятила, старуха. Где ты видела Рокамболя?

— Три дня тому назад, на мосту в Пасси.

И вдова Фипар рассказала все то, что произошло между ней и Рокамболем.

— Когда чудовище это сдавило мне шею, — говорила она, — я лишилась чувств, а он, должно быть, думал, что я уже умерла, и бросил меня в реку. На мое счастье, по Сене плыл в это время ялик, и перевозчик вытащил меня из воды.

— И ты не пошла ко дну?

— Нет, сначала меня держали на воде юбки, а потом я очнулась от холода и позвала на помощь.

— Счастливая же ты!

— С минуту я была почти как одурелая и даже ничего не понимала.

— А потом припомнила все и донесла на Рокамболя?

— Как бы не так!

— Неужели же ты все еще любишь этого разбойника?

— Вот тебе на! Стану я любить его!

— Ну, так как же…

— Ты ужасный простофиля, Вантюр! Если Рокамболь удавил свою приемную мать, следовательно, он боялся ее.

— Ты права.

— А если он меня боится, значит, я могу ему вредить.

— Эге! Да ты, старуха, настоящий философ.

— Отчасти, голубчик. Тут я вспомнила, что разбойник говорил мне, что он часто ходит ночью по бульвару Инвалидов.

— Это надо принять к сведению, — подумал Вантюр.

— И я решилась отомстить ему. Какой каналья! Хотел удавить свою мать, которая воспитала его, как принца, и полюбила, как свое родное детище! Дай только мне поправиться.

— Скажи, пожалуйста, — спросил он наконец, — Рокамболь не говорил тебе, что сэр Вильямс умер?

— Говорил.

— Ты знаешь это наверное?

— Разумеется.

— О, если бы это была правда, — прошептал Вантюр, — не Рокамболя боюсь я.

— Ты позволишь, старуха, — спросил он, несколько помолчав, — переночевать здесь у тебя на соломе? Меня выгнали из квартиры, а денег у меня нет ни копейки.

— Пожалуй, ночуй.

— Ты добрая баба, и я отплачу тебе за это. Вантюр улегся на соломе и принялся обдумывать. Затем он прехладнокровно распечатал и прочел два раза кряду письмо графини Артовой, в котором она сообщала герцогу де Салландрера о таинственном происхождении Шато-Мальи и о скором прибытии двух бумаг, которые неоспоримо докажут права де Шато-Мальи на получение руки Концепчьоны де Салландрера.

— Что же это! — прошептал Вантюр, — мы, видно, никогда не кончим вечной борьбы между Баккара и сэром Вильямсом или наследником его Рокамболем.

И затем он решил, что ему всего удобнее начать теперь свою службу в пользу Баккара. На его счастье, он узнал, что герцогу де Шато-Мальи нужен кучер.

— Я говорю по-английски, как сам Джон Буль, — подумал Вантюр, — и жил в кучерах целых десять лет! Сегодня же поступлю в услужение к герцогу и буду править четверкою не только в его парадной карете, но и в свадебной! Мне хочется теперь принять участие в их игре. Как знать? Может быть, я буду в состоянии продать герцогу де Шато-Мальи руку сеньориты Концепчьоны.

Через два дня после свидания герцога де Шато-Мальи с отцом Концепчьоны Цампа вошел утром в спальню своего барина с таким же таинственным видом, как и третьего дня, и запер за собою дверь.

— Что тебе нужно? — спросил его герцог.

Вместо ответа Цампа вынул из кармана письмо и подал его своему барину. На конверте не было никакого адреса.

— К вашему сиятельству, — доложил Цампа. Герцог вскрыл письмо и вздрогнул.

Письмо было написано тем же почерком, которым было написано и письмо, где ему рекомендовали месяц тому назад Цампу.

— Кто принес тебе это письмо?

— Негр.

— Какой негр?

— Сеньориты Концепчьоны.

Герцог прочел письмо. В письме было написано, что Концепчьона любит его от всей души и от всего сердца и хотела бы быть его женой, но что она должна скрывать свою любовь к нему, так как она связана одной клятвой, которая снимется с нее только в день их свадьбы.

«…Кто знает? Может быть, я даже скажу вам, что ваше таинственное происхождение есть не что иное, как выдумка ваша и графини Артовой, и что бумаги, доказывающие это родство, — фальшивые. Уклоняйтесь от прямого ответа, не раздражайтесь, а довольствуйтесь возражением, что вы любите меня и что эта пламенная любовь извиняет и оправдывает ваши действия, насколько бы ни были они достойны порицания.

А главное — ни слова, ни одного намека на это письмо! Сожгите его сейчас же по прочтении. Не старайтесь проникнуть в эту тайну — вам не удастся, вы никогда не угадаете ее. Помните только одно: я люблю вас…»

Мы сказали уже, что письмо было без подписи, но каждая строчка его дышала и говорила о Концепчьоне.

— Странно, странно, — прошептал герцог.

Он несколько раз перечитывал это письмо, стараясь понять его таинственный смысл, — и ничего не добился. Но сердце его трепетало от счастья: Концепчьона любила его!

Герцог сжег письмо и позвонил. Явился Цампа — и опять с письмом, но на этот раз он нес его на подносе.

Герцог сначала не обратил на это внимания и спросил его:

— Ты не знаешь, не сватался ли кто-нибудь к сеньорите де Салландрера, кроме дона Хозе?

Герцог де Шато-Мальи думал, что тайна Концепчьоны могла объясниться только третьим соискателем ее руки, имеющим на нее прямое или косвенное влияние.

Цампа, без всякого сомнения, был подучен Рокамболем, потому что отвечал, не задумываясь:

— Герцогиня не разделяет мнения герцога.

— Относительно чего?

— Относительно непрерывного продолжения их рода и имени.

— А!..

— Она не любила дона Хозе, точно так же, как не любит и ваше сиятельство.

— Следовательно, она, по всей вероятности, покровительствует втайне третьему соискателю руки ее дочери?

— Точно так-с!

— Кто же этот соискатель?

— Я не знаю его имени и никогда не видал. Я знаю только то, что он богат и принадлежит к одному старинному роду.

Герцог начал настаивать и, наконец, Цампа, как бы уступая его требованиям и из привязанности к нему, сообщил, что будто бы герцогиня желает выдать Концепчьону за побочного сына своей сестры маркизы О'Биран.

Из этих полуобъяснений Цампы герцог де Шато-Мальи заключил, что его слуга связан клятвою с Концепчьоной, как та, в свою очередь, была связана клятвою со своею матерью.

— Я, кажется, начинаю смекать, — думал он, — Концепчьона любит меня, но желает казаться только покорною непреклонной воле отца, выходя за меня замуж.

И герцог, удовлетворяясь этими доводами, основанными на темных намеках Цампы, взял с подноса письмо, заклейменное германскими и русскими штемпелями, распечатал его и прочитал: