Скажи им, что я сдался

Сам Оли-Вар с момента своего триумфа на люди не показывается, зато его фотографиями пестрят общественный транспорт, ленты новостей в соцсетях и плакаты на стареньких столбах и досках для объявлений, но это уже в самых отдалённых, спальных районах. И не только! Его гигантское изображение раз в час машет рукой со стены самой высокой башни, где пять минут показа стоят наборов пайка на неделю.

Сейчас Ён разглядывает его лицо в витрине, постукивая пальцами по рулю старого электромобиля. Очередь, твою налево.

— Придётся немного подождать, — с гордостью заявляет кассир, получая от Ёна заказ. — В Больга Враш званный ужин, и туда сейчас готовят все наши повара. Тамошним гостям так понравилось, что они всё умяли и потребовали добавки.

— В кредит, — бормочет Ён.

Какие-то заоблачные пиршества его не интересуют.

Оли-Варовские повара справляются быстро. Ён наблюдает за тем, как к перевозчику туда-сюда бегают официанты. И минуты через две после того, как тот отъезжает, Ён получает булки в небольшом герметичном пакете, на который аккуратно наклеена бирка: «Безопасен для окружающей среды. Разлагается в течение 6 месяцев».

— Поздновато как-то модным стало, — говорит сам себе Ён.

— Что? — переспрашивает Борд, но он не повторяет.

Ёну прекрасно известны последствия запоздалых сожалений человечества. И в отличие от Борд он не просто знает, но может, хоть и без особого желания, осмыслить. Сперва был период Цветения, как говорится о нём в учебнике по истории мира. Тогда был так называемый бум рождения красивых людей. Затем из-за химических веществ в еде, воде, воздухе начались мутации, период Увядания. В основном внешние, но некоторые подпорчивали и здоровье, как случилось с Ёном. Помимо вздёрнутого носа, похожего на свиной пятак, и глаз, меньше положенного стандарта, он получил свою полноту на генном уровне. Единственным путём сбросить вес до эстетически верных стандартов для него был мухлёж с ДНК. Вмешательство с вероятностью восемьдесят на двадцать — не в его пользу — сулило такими последствиями, как слабоумие, преждевременное старение или более серьёзными мутациями, чем пара-тройка лишних килограмм.

— Сказки эта ваша статистика, — заверяла с завидной самоотверженностью госпожа Ширанья. — Мне сделали, живая-здоровая. Так что нечего отговорки придумывать.

Люди, повидавшие красоту и упустившие еë, смириться с потерей не смогли. Есть такая поговорка, снявши голову по волосам не плачут. Так вот, именно этим сейчас все вокруг Ёна и занимаются. Что неприятнее, помимо прежнего облика они, кажется, потеряли что-то ещё. Ëн не может объяснить, что именно. Но он читает прежние книги, изучает прежние произведения искусства, смотрит прежние фильмы — и видит в них что-то иное. То, чего сейчас не находит.

Небольшое опоздание вынуждает Ёна наблюдать за процессией на перекрестке Поварки и Черничного переулка. Сперва идут нянечки с детьми всех возрастов, от новорожденных до подростков. От кого-то из их подопечных избавились, оставив в ящиках для отказников, кто-то осиротел и не получил опеки. Следом бредут старики, медленно, неторопливо. Те, чьи сбережения на старость закончились и за кого не хотели брать ответственность родственники.

Ён не собирается доживать до стольких лет, до скольких дотянули они. Горбатиться, чтобы тебя отправили по итогу одной серой массой с другими в дом для престарелых, — нет, в его планы такое не входит.

— С каких пор у тебя появилась эта вредная привычка? — спрашивает Борд.

Ён теряется от внезапного вопроса и убирает пальцы от губ.

— Я грыз ногти? — догадывается он.

— Да, — Борд тихонько трещит. Наверняка перепроверяет данные о его повседневных привычках. — Ранее такого не замечалось.

— Подумаешь….

— Нужно определить, чем вызваны твои изменения.

Третьими семенят люди, потерявшие всё, имевшие неоплачиваемые долги — те, кто получил статус разорившихся и ставших попросту изгоями.

Четвëртыми, под охраной, вышагивают преступники. Ни одного из них Ён не поймал.

Колонны идут каждая в своей манере, но чуть ли не нога в ногу, словно маршируют. Миновав Черничный переулок, они разбредутся: кому — в детский приют, кому — в стариковский, кому — в работный барак. Кто-то отправится в исправительное учреждение. На самом деле все они находятся в одном, длинном и высоком, доме без окон. По крайней мере, таким он выглядит со стороны улицы. И имеет он только вход. Ни единая живая душа не видела работников серой махины. Бывают смельчаки, которые пытаются заглянуть в открывшуюся дверь — Ён может назвать себя одним из них, — но изнутри на них наваливается мрак, душный и беспросветный. Зато любой скажет, что за ним, этим угрюмым домом, ничего нет. Город заканчивается на нём.

Отец сказал Ёну, когда тот впервые поругался с одноклассниками:

— Ты отмечен в системе как «нежелательный»‎, так что тебе нужно научиться тому, как избегать ситуации, способных привести к тому дому. Помнишь? Мимо которого мы проезжали? Поэтому, пожалуйста, никогда никого не зли, не перекликайся и терпи. Просто молча уходи. Всегда, когда понимаешь, что можешь причинить кому-то неудобство. Жалобы мы потянем, но драки, пусть и спровоцированные другой стороной — нет. Это иной уровень вреда — мера наказания для тебя будет необратимой.

И Ён послушно ушёл в детскую, показывая, что понял отца.

— Закурить не будет? — стучит кто-то в окно.

Ён внутренне содрогается, но внешне сохраняет равнодушие. Быстро натягивает маску на нос и опускает стекло.

— Разрешение есть? — оглядывает он просящего.

Рассеивающийся в тумане свет от фонарей и витрин не помогает, наоборот, силуэт в нём растворяется; а капюшон скрывает лицо незнакомца под плотной темнотой.

— Разрешение?

«Вот гадёныш! — думает Ён. — Играться со мной вздумал?»

— Разрешение на курение в общественном месте есть? Или сейчас штраф оформлю, — он вытягивает руку из окна и стучит по двери машины, напоминая тем самым, с кем курильщик имеет дело.

По радио начинаются ночные беседы о Великом Гао. Слушатели звонят и рассказывают, как мессия повлиял на их жизнь. Изменил, конечно, в лучшую сторону. Ён одним махом выключает передачу.

— Не любишь счастливых историй? — склоняется к окну незнакомец.

Ён хмурится. За ухом курильщика нет Борд. Вернее, нет подсвета, который она обычно излучает в тëмное время. Значит, прибор либо сломан, либо отсутствует. Оба случая считаются преступлением.

— Скорее этот Великий Гао не вызывает у меня доверия. — Ён тянется к карману за шокером. Пистолет ему пока не выдали. — Борд, — шепчет он, отвернувшись от окна. — Попробуй установить с ним связь.

— Это незаконно, — отказывается она.

— Я не прошу взламывать его. Просто хочу, чтобы ты проверила, включено ли его устройство.

Незнакомец отступает.

— Почему? — удивляется он. — Почему не веришь Гао?

Голос тихий, но сильный, потому Ён и сам сперва не замечает, что говорит так же откровенно, как и возникший из ниоткуда собеседник.

— Всё, что он делает своими дурацкими речами, так это толкает на преступления кого-то, вроде тебя. Всегда буду любить и понимать вас, чтобы вы ни сделали, — невольно передразнивает он. — Что ещё хуже, — продолжает Ён, — думаю, он настолько глуп, что сам верит в то, что говорит. А когда дурак получает много власти, к добру это не приводит. — Неудачливый курильщик кивает. Правда, неуверенно, чем сильнее воодушевляет Ёна. — Знаешь, сколько раз я натыкался на случаи, когда виновник говорил, что ни за что бы не пошёл на преступление, если бы не слова Великого Гао? Поймёт же, простит. Когда есть кто-то, кто останется на твоей стороне при любых обстоятельствах, ничего не страшно. — Ён нащупывает в кармане шокер и вспоминает, что хотел сделать. — Да о чëм это я! Как будто Великой Гао что-то на самом деле может! Его Больга Враш продвигают. С них и спрос. Нечего от него ждать…