Елена

Парализованная пациентка буквально умолила Елену полечить ее, несмотря на неперегруженность, Елена отбрыкивалась, знала, что толку будет чуть, но отказать все же не сумела, сказать человеку в лицо, что нет ему спасения, не поворачивался язык, и не у нее одной, за четыре года ни один невролог не решился сообщить ни мужу, ни жене об истинном положении вещей, все подавали надежду, назначали лекарства и наверняка уходили, пряча глаза, и Елена вначале повела себя подобным же образом, она сделала один курс, потом, поскольку воодушевленная пациентка объявила, что ей вне всякого сомнения лучше, второй, но приходя на процедуры второго курса, пробовала помаленьку довести до сознания супругов, что так им жить не «еще немножко», как они наивно полагали, ожидая непременного и достаточно скорого выздоровления, а долго, всегда. И думала при этом об обратной стороне гуманизма. Если б медики оказались менее чувствительны, они уже давно лишили б этих несчастных иллюзий, что парадоксальным образом могло бы быть лишь во благо, вынудило б приспособиться, сделать свое существование более разумным, уравновешенным, но когда Елена намекнула, что прогулки в «манеже» надо бы участить и удлинить, что с такой ногой люди ходят с палкой даже по улице, что ни к чему подавать судно в постель человеку, который вполне может дойти до туалета, ванной, обслужить себя, слава богу, здоровой правой рукой, и лучше бы отпустить мужа работать хотя бы по полдня, а сыну дать доучиться, больная сразу съежилась, выставила иголки и о третьем курсе заговаривать перестала. И трудно было понять, неосознанное ли чувство мести подстрекало ее заставлять мужа выполнять манипуляции, которые могли породить одно лишь отвращение к женскому естеству жены, либо вынужденное безделье постепенно вошло в привычку и стало образом жизни. В любом случае, то ли оттенок разоблачения, примеченный в уговорах Елены, то ли все-таки надежда на благоприятный исход, внушенное добрыми людьми восприятие своего положения, как сугубо временного неудобства, были причиной самой настоящей обиды, с которой Елену проводили после последней процедуры. Впрочем, искренне огорчившись, она в то же время вздохнула с облегчением.

Конечно, не все больные (к счастью!) были такие, наоборот, куда больше попадалось невротиков, а точнее, невротичек, даже не с букетами, а с оранжереями жалоб, обнаружился целый архетип, молодые женщины, лет в среднем тридцати пяти-семи, мужья которых прилично зарабатывали (в противном случае, жены не странствовали б наподобие Летучих Голландцев по частным лечебным учреждениям), а сами они, по той или иной причине в последние годы не работали и никак не могли подыскать себе занятие. В чем-то это было и поучительно, советская женщина, оставшись без работы и необходимости бегать в поисках пищи и одежды, не находила себе приложения, дети обычно уже ходили в старшие классы и от матерей отстранялись, развлекаться неожиданно получившие такую возможность «дамы» попросту не умели, магазины им надоедали быстро, впрочем, они не умели и одеваться, все в женской униформе того времени, в черных джинсах и свитерах, они ходили на процедуры по десять дней в одном и том же, хотя безусловно могли б себе позволить одежду и разнообразную, и относительно дорогую, но нет, они тратили немалые суммы на лечение и требовали за свои деньги, главным образом, словотерапии. Собеседник, вот кто им был на самом деле нужен. Собеседник и возможность убить время – на дорогу, на ожидание приема (придя обычно за полчаса и больше), на саму процедуру… Главная причина, по которой погружались в неврозы ереванские женщины, сексуальная неудовлетворенность, никоим образом не была для здешних проблемой, если б их не устраивал муж, они нашли бы любовника, о чем говорили с готовностью и без лишней скромности, а уж терзания овдовевших или разведенных армянок, не решающихся переступить черту, четко обозначенную местными традициями, показались бы им смехотворными, и Елена нередко с улыбкой думала, что Фрейду пришлось бы хорошенько попотеть, изыскивая объяснения их неврозам. Сама она, в объяснения не вдаваясь, просто пыталась дать своим пациенткам то, в чем они нуждались, и как некогда в Ереване, слушала их если не часами, то, по крайней мере, гораздо дольше, чем предписывали соображения материальной выгоды, да что там выгода, время и энергия, которые она в это лечение вкладывала, ни в коей мере не окупались, а надо вам, читатель, знать, что подобная словотерапия энергетически куда более затратна, чем любая другая процедура, в сущности, невротики это настоящие энергетические вампиры, общение с ними даже не утомительно, а изнурительно, и два-три часа в их компании стоят иного рабочего дня.

Однако, читатель, вы, наверно, уже вообразили, что все пошло на лад, и у Елены не было отбоя от больных, желавших лечиться у нее и только у нее, записывавшихся на приемы десятками и сотнями, и чуть ли не дожидавшихся неделями, пока подойдет их очередь. Увы! На самом деле она была вынуждена довольствоваться тремя-четырьмя пациентами в месяц, и число это проявляло тенденцию отнюдь не к росту. Вылечи в Армении одного человека, и он пошлет к тебе десять, расскажет, распишет, разрекламирует, его родственники, друзья, сослуживцы ринутся к тебе за обещанным исцелением, собственно, на этом и держалась частная практика в советское время, газетных объявлений, понятно, не было. А в Эстонии можно оживить труп, и никто об этом не узнает, от трупа уж точно, восстав из гроба, он спокойно отправится назавтра на работу, и на вопрос, каким образом вернулся к жизни, только загадочно улыбнется. Так что зря Елена надеялась на естественные каналы распространения информации. Что касается каналов искусственных, вскоре владелец, подсчитав расходы на рекламу и доходы с больных, решил сократить первые, а поскольку подобный способ привлечения к иглотерапевту пациентов в принципе малоудачен, то после радикального хирургического вмешательства в текст объявлений, в результате чего последний был ужат до минимума, а именно, элементарного указания о наличии специалиста, неведомо на что способного, доходы сократились пропорционально расходам и даже более того, и зарплаты, которую Елена получала в поликлинике – а получала она, строго говоря, не зарплату, а процент с заработанного – этой зарплаты-процента стало еле-еле хватать на проезд в городском транспорте, ведь стоимость проезда росла куда быстрее, чем она же отпускавшихся в поликлинике лечебных процедур, иглотерапии уж точно. Ну может, насчет еле-еле мы допустили небольшое преувеличение, но судите сами, читатель: за одну процедуру Елене платили после вычета доли, полагавшейся владельцу, и подоходного налога, ровно двадцать одну крону, а проезд туда-обратно на автобусе уже тогда обходился в восемь. Если б у нее хотя бы было по нескольку больных в день… Увы, чаще дело ограничивалось одним, то есть эти тринадцать крон, меньше доллара, и составляли ее дневной заработок. Ну а после того, как она сломала зуб, и, чтобы привести его в божеский вид в собственной же поликлинике, оставила у стоматолога полугодовую зарплату (чужих и своих в «Медикусе» не различали, в халате или без, все платили сполна)…

– Может, не стоит туда ездить? – дипломатично спросил Олев, в свою очередь посчитав расходы и доходы, но посмотрел на помрачневшую Елену и смутился. – Я ведь не против, – пробормотал он, – если тебе так хочется… Просто, как подумаю, что наемные продавцы на рынке зарабатывают больше…

– Уж не предлагаешь ли ты мне торговать на рынке, – хотела было пошутить Елена, но промолчала, знала, что шутки на эту тему Олев воспринимает болезненно, получалось, что он как бы неспособен прокормить жену, а такое предположение оскорбляло его мужское достоинство, промолчала и только подумала о женщинах с высшим образованием, инженерах и экономистах, может, и врачах, кто знает, но инженерах, оставшихся без куска хлеба после того, как закрылись советские заводы, точно, она читала об этом в газетах, и если эстонцы так или иначе устраивались, для русских и русскоязычных большинство путей было перекрыто шлагбаумами новых законов, не имея гражданства и не зная языка, они не могли попасть на государственную службу, да и в частные фирмы никто не торопился их брать, особенно, тех, кто постарше, и в итоге они оказывались на рынке, вещевом или продуктовом. Делая покупки – а покупать в супермаркетах Елене с Олевом было не по карману – Елена приглядывалась к торговкам, особенно, немолодым, пытаясь проследить, кто кем был в прошлой жизни. Та, грубоватая, норовившая обвесить, наверно, и прежде была продавщицей, но в советском магазине, а вот другая, интеллигентного вида, с чуть грустной улыбкой?.. И вторая, лет пятидесяти, с тонким лицом, в очках и еще одна подобного облика… Они топтались на морозе, дули на пальцы и наверняка думали про себя: «Exoriare ultor[33]!» Как десять, двадцать, тридцать лет, сорок лет подряд думали эстонки и эстонцы, народ, между прочим, на сотворенное ему зло памятливый, цивилизованный, правда, здешние юнцы не обдирают кожу со стульев в кинотеатрах и не ломают скамейки, как армянские, во всяком случае, не в той степени, но южане люди отходчивые, обидчиков прощают быстро, а ждать помилования от эстонцев придется долго. Может, вплоть до явления мстителя, если тот явится, конечно. Наверно, явится, цепь насилия и мести нескончаема, она лишь перекидывается из страны в страну, от народа к народу, одно звено переходит в другое, год за годом, век за веком, даже героическую идею ответить (ну хоть разок!.. слабо?) на зло добром и тем самым порвать цепь пытались претворить в жизнь насильно, да и теперь отрастившее не только кулаки с зажатыми в них кастетами, но и обзаведшееся бомбами и ракетами добро пляшет на истинном или воображаемом зле до тех пор, пока оно не выскользнет из-под сапожищ пляшущего, не вывернется и не окажется сверху. И вместо ушедших отсюда русских коммунистов придут русские фашисты. И начнут защищать права угнетаемых русских. С правами человека ведь произошло нечто похожее на то, что декларировала популярная в застойные годы ироническая фраза: «Мы будем бороться за мир так, что камня на камне не останется». Права одних стали защищать путем лишения прав других. Конечно, придраться к эстонцам трудно. В конце концов, люди, уезжающие в какие-нибудь Штаты готовы на все, и потерять профессию, и торговать на рынке, и быть чернорабочими, и уж само собой не иметь гражданства и права голоса. А почему не здесь? Христианского милосердия захотелось? А почему от эстонцев? И не надо, господа хорошие, приводить в пример русскую интеллигенцию, рефлексия штука редкая не только среди индивидуумов, но и среди народов, одни все ищут себя, а другие давно нашли, многим находить и не понадобились, так и родились уже себя нашедшими. Как коммунисты. Или фашисты. Потому и если придут, то либо те, либо другие, никак не интеллигенты. А эти продавщицы будут подносить им пулеметные ленты – не буквально. Но с великой охотой… Конечно, войны объявляют не народы, а политики. Но воюют народы, и нередко по доброй воле…