Страница 20 из 22
Кончилось все тем, что через академика-секретаря Академии медицинских наук В. В. Ларина, выехавшего в служебную командировку в США, Роскин и Клюева передали туда ампулы с препаратом «КР» (его еще называли «круцином») и рукопись своей книги «Биотерапия рака». Причем отдали ведь не в обмен на оборудование — как обещал им это посол Смит, а «за так». Отдали плоды своей многолетней работы, финансируемой, между прочим, хотя и недостаточно, но государством.
И вскоре началось «дело КР», которое было на контроле у самого Сталина. Упомянутый выше Г. Костырченко пытается выставить дело так, как будто Сталин уверовал в то, что круцин Клюевой — Роскина может стать чуть ли не решающим пропагандистским фактором в кампании по нажиму на США в «атомных делах». Костырченко пишет: «…виды советского руководства на «КР» как на крупный козырь в достижении ядерной сделки с американцами оказались несостоятельными». Подача дела с «КР» в таком ракурсе — не более чем еще один миф, которых в книге Г. Костырченко хватает. Порой он неточен, к слову, до забавного, утверждая, что первый советский уран-графитовый реактор был пущен «в атомном центре Арзамас-16», в то время как это произошло в Москве, в ЛИПАН (позднее ИАЭ им. И. В. Курчатова). Но «делу КР» в монографии Костырченко посвящено всего шесть страниц.
Монография же В. Есакова и Е. Левиной о судах чести рассматривает все коллизии этого «дела» весьма подробно, упирая на то, что такой шаг был в принципе якобы одобрен министром здравоохранения СССР Митеревым и чуть ли не самим Молотовым. Но сами же авторы монографии неосторожно цитируют мемуары посла Смита, где он пишет о своей встрече с Роскиным и Клюевой следующее:
«Они (Клюева и Роскин. — С.К.) заверили меня, что первый же стабильный препарат будет отправлен в США. Они добавили, что доктор Василий Васильевич Парин, главный ученый секретарь Академии медицинских наук, вскоре возглавит группу советских медиков с официальной миссией дать полный отчет медикам Америки… Кроме того, мне были обещаны все данные, которые они подготовили и опубликовали…»
Но это означает, что муж и жена «поплыли» перед янки, как только в их сторону были сделаны прямые реверансы и намеки. Да оно и понятно — что могла дать им Родина, лишь год назад вышедшая из тяжелейшей войны? И что могли дать Штаты, эту войну замыслившие еще десятилетия назад и поэтому на этой войне лишь нажившиеся…
Удивительно, как В. Есаков и Е. Левина — два доктора наук! — не поняли, что своей простодушной цитатой из книги Смита напрочь опрокинули всю концепцию своей книги, призванной полностью обелить двух других докторов наук?
Позднее, в ходе заседаний на Суде чести, Роскин и Клюева объясняли свой поступок, ссылаясь на разговоры с министром Митеревым, академиком Лариным и прочими официальными медицинскими и немедицинскими советскими чиновниками руководящего ранга. И чуть ли не на их приказы. Однако Смит засвидетельствовал, что Роскин и Клюева были готовы отдать ему всё еще до каких-либо переговоров со своим медицинским начальством.
В проекте заявления Суду чести при Минздраве СССР А. А. Жданов 30 мая 1947 года писал: «Клюева и Роскин передали Парину перед его поездкой в Америку препарат, рукопись и технологию «КР» не только по приказу, но и по убеждению…» Сталин, читавший проект, исправил эти слова на «не по приказу, а по собственному желанию». Однако оба варианта суть поступка Роскина и Клюевой определяли точно.
История с «КР» высветила для Сталина многое. Итогом его размышлений и обсуждений с Андреем Ждановым проблем, связанных с обликом и мотивацией поступков советской элиты, и стала идея Судов чести.
В записных книжках Андрея Андреевича Жданова есть запись:
«Вдолбить (интеллигентам. — С.К.), что за средства народа должны отдавать все народу…
У крестьян достоинства и духа больше, чем у Клюевой…
Расклевать преувеличенный престиж Америки с Англией…»
А ведь верно мыслил товарищ Жданов! Да и чему удивляться — он ведь об уровне «творческого духа» у «творческой» интеллигенции имел точную информацию. Скажем, 4 марта 1946 года народный комиссар госбезопасности В. Н. Меркулов направил Жданову в ЦК ВКП(б) совершенно секретную записку о недостатках в работе художественной кинематографии в 1945 году. Ее стоило бы привести полностью — настолько блестяще в ней на конкретных примерах характерных высказываний конкретных людей был вскрыт «чудовищный бюрократизм», «разъедающий и расшатывающий кинематографию». Увы, придется ограничиться здесь лишь одной цитатой:
«Режиссер Ромм М. И. в 1945 году не ставил картины, но его годовой заработок (за участие в работе художественного совета, зарплата по студии, консультации но сценариям, режиссура в театре киноактера) составлял примерно 180 тысяч рублей (годовой оклад Председателя Совета Народных Комиссаров СССР и Председателя Президиума Верховного Совета СССР, то есть Сталина и Калинина, составлял примерно 100 тысяч рублей при годовой зарплате хорошего инженера примерно в 20 тысяч рублей. — С.К.).
Режиссер Пырьев, он также в 1945 году постановкой фильма не был занят, но годовая зарплата его составляла 200 тысяч рублей (зарплата на студии Мосфильм, по журналу «Искусство кино», участие в заседаниях художественного совета, консультации по сценариям).
По этому поводу отмечены следующие высказывания:
Главный бухгалтер Комитета по делам Кинематографии Черненко И. Е.: «Наблюдая на протяжении долгого времени поведение творческих работников — диву дивишься: у них совершенно паразитическая психология…» и т. д.
Читая это, Жданов и Сталин не могли не спрашивать себя: «Да есть ли у них честь и совесть?» И не пора ли их судить если не по уголовным законам, то хотя бы по законам чести?
Первый Суд чести прошел в Министерстве здравоохранения летом 1947 года, и на нем рассматривалось как раз дело Клюевой — Роскина. Они публично винились, писали покаянные письма Сталину, а в разговорах между собой называли суд «гадостью», а судей — «червяками». Клюева заявляла Роскину, что «они нашего ногтя не стоят».
Я не могу судить, были ли Роскин и Клюева талантливыми учеными, но их нравственный уровень до их же научного уровня явно не «дотягивал». Собственно, это ведь и беспокоило Сталина и Жданова. Ведь двух профессоров судил не уголовный суд, а общественный суд — Суд чести. Уже тогда, когда «дело КР» крутилось, муж и жена два месяца отдыхали в академическом санатории «Узкое». Вот академик Парин по тому же случаю был в 1947 году арестован и получил 25 лет лагерей (в октябре 1953 года освобожден, умер в 1971 году). Министра Митерева сняли с работы…
Между прочим, Парину в 1946 году было всего 43 года, Митереву — 46 лет. Да и Роскин-то имел тогда всего 53 года от роду, а Клюевой не было и пятидесяти. Это была, так сказать, сталинская смена, которая должна была сменить старших в деле улучшения жизни в стране. Но была ли эта смена сталинской?
Вскоре этот вопрос еще более остро и масштабно встанет перед Сталиным в связи с «ленинградским делом», о котором я скажу позднее.
Что же до Судов чести, то в монографии В. Есакова и Е. Левиной сказано так:
«Из 82 «судов чести», созданных при центральных министерствах и ведомствах, абсолютное большинство из них (стилистика авторов монографии. — ОС.) так и не провело своих заседаний. Да они и не были способны самостоятельно организовать закрытый внутриведомственный политико-воспитательный процесс…»
Вот уж что точно, то — точно! Не могли… Но Сталин ли был тому виной?
СУД ЧЕСТИ был образован и в Министерстве государственной безопасности СССР, и в начале 1948 года там рассматривалось дело двух его работников — Бородина и Надежкина. То, насколько такие мероприятия находились в поле зрения Сталина, видно из того, что по итогам суда 15 марта 1948 года было принято постановление Политбюро. В нем, во-первых, было сочтено неправильным то, что министр Абакумов «организовал суд чести… без ведома и согласия Политбюро». Во-вторых, и секретарю ЦК Кузнецову было указано, что «он поступил неправильно, дав т. Абакумову единолично согласие на организацию суда чести…».