Страница 39 из 78
Нам может быть сложно закончить отношения, если мы боимся, что больше ни с кем и никогда не сможем почувствовать ничего подобного, наделяя другого человека эксклюзивными правами на нашу способность любить.
Нам может быть сложно закончить отношения, поскольку мы верим в то, что одной любви достаточно для создания здоровой связи.
Нам может быть сложно закончить отношения, поскольку мы застряли в цикле «разойтись – сойтись обратно», ведь мы боимся сделать неправильный выбор, презираем статус одиночки и не хотим снова проходить через знакомства и свидания, таким образом лишая себя возможности настоящей близости.
Нам может быть сложно закончить отношения, поскольку мы верим, что можем изменить другого человека, заставить его полюбить самого себя, повлиять на его привычки, выбрать за него его судьбу.
Нам может быть сложно закончить отношения, но временами это единственный способ спасти самого себя от разрушения.
Отношения моих родителей все же закончились, но по-настоящему папа смог оборвать эту болезненную связь лишь с помощью своей смерти. До конца жизни он любил ее. «Я смотрю на женщин, а лучше ее нет. Она красивая, сильная, необычная. Она ни на кого не похожа!» – бессмысленно повторял он.
Любовь может возвышать нас, вдохновлять нас, мотивировать нас, позволять нам проявлять свои лучшие качества – а еще любовь может быть самой разрушительной силой в нашей жизни.
Как и любое другое чувство, которому мы позволяем контролировать ход своей судьбы.
Однажды я случайно увидела, что в документах моей мамы, крайне не сентиментальной женщины, обычно наотрез отказывающейся от любых старых вещей, по каким-то известным лишь ее сердцу причинам до сих пор хранится выцветшая страница со стихотворением Postscriptum Иосифа Бродского – и я знаю, что это подарок отца. Эта поэзия – будто гимн безответной, разрушающей любви, пронзительная и скорбная иллюстрация болезненной привязанности.
Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существованье для тебя.
…В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения… Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.
И. Бродский, Postscriptum
В разных периодах своей жизни я пыталась понять своего папу. Его сестра до сих пор задается вопросами, которые никогда не дойдут до адресата. «Почему это случилось с ним? Умным, добрым, талантливым. Чутким, добрым, деликатным, все понимающим. Почему он иначе не мог?» – горькие слова, навечно обреченные остаться без ответа. Абонент навсегда недоступен.
Я, закованная в цепи тревожно-избегающей привязанности, пыталась понять его. Мне было 21, и тогда я предпочитала детскую позицию и ругала его за то, что он оставил нас с эмоционально нестабильной матерью. «Как ты мог так поступить? Как ты мог нас бросить?» – пыталась я мысленно докричаться до него.
В то время я смотрела на него снизу вверх, сливаясь в истерике со своей детской частью.
Я, околдованная мыслью о своей собственной (затмившей мне взгляд) значимости, пыталась понять его. Мне было 26, и тогда я осуждала его за то, что он не смог найти в себе сил бороться. «Неужели ты не нашел в себе смелости поступить иначе? Неужели ты был таким слабым?» – пыталась я мысленно достучаться до него.
В то время я смотрела на него сверху вниз, с пьедестала псевдоосознанного человека.
Я, раздумывая о том, хочу ли детей, пыталась понять его. Мне шел 31 год, и тогда я боялась, что, усвоив уроки воспитания, которые мне преподали родители, я не смогу обеспечить своего ребенка безопасной привязанностью. «Что мне нужно делать для того, чтобы не повторить твою судьбу?» – пыталась я тихо прошептать ему вслед.
В то время я смотрела на него издалека, будучи во власти страха будущего, над которым довлело прошлое.
Я до сих пор пытаюсь понять его. Но сейчас я не задаю вопросов. Все, что я говорю ему, – это простые слова «мне так жаль».
Теперь я смотрю на него с позиции взрослого человека – как на равного себе. Я вижу красивого молодого мужчину, моего сверстника, которому очень тяжело. Я вижу, как ему больно. Я вижу, что он не может найти другого выхода. Я вижу, что он пытается помочь себе – так, как он может на тот момент, с теми средствами, которые у него есть. Я вижу тебя, папа. И мне так жаль…
Мне так жаль, что я никогда не услышу твоего голоса.
Мне так жаль, что ты никогда не посмеешься вместе со мной.
Мне так жаль, что я никогда не смогу сказать тебе «я люблю тебя».
Мне так жаль, что ты никогда не улыбнешься мне.
Мне так жаль, что ты никогда не увидишь, какими мы с Ирой стали.
Мне так жаль, что мы никогда не встретимся.
Мне так жаль, что твоя молодость прошла в эпоху таких жестких социально-экономических перемен.
Мне так жаль, что тебе никогда не исполнится 34 года.
Мне так жаль, что твои последние дни были наполнены голодом, ужасом и страхом.
Мне так жаль, что тебе было так тяжело.
Мне так жаль…
Принятие – это тяжелый труд. Мне потребовалось много лет для того, чтобы я смогла принять то, что сначала казалось мне ужасающе отталкивающим. Сначала меня отталкивала история отца. Затем – моя собственная история. Теперь я чувствую – чувствую всем своим телом, – что я принимаю.
И его. И маму. И сестру. И себя.
Это было так. Это не могло быть иначе. Каждый из нас делал то, что он мог, – с тем, что у него было. И я искренне, от всего моего сердца надеюсь, что вы тоже сможете прочувствовать силу принятия. Я напоминаю: я рядом с вами на этом пути.
Второе дыхание
Моя жизнь начала плавно меняться, но это была крайне медленная скорость. Я все еще встречалась с М., но между нами все было неспокойно – мы продолжали жить и употреблять вместе, слетали на лето в Америку по студенческой программе, ругались, расходились, но вновь сходились обратно. Мы барахтались в наших отношениях, даже не пытаясь на них толком повлиять, и вся наша «работа» над ними заключалась в том, что мы решали, будем мы вместе или же не будем.
Я все еще была во власти диссоциации и нигде не присутствовала полностью: ни на учебе, ни в семье, ни в романтических отношениях, ни в своих мечтах – исключение, как и всегда, составляла лишь дружба.
Когда я была с М., в своем воображении я регулярно строила отношения с другими людьми. Иногда это был вовсе не мысленный эксперимент – я изменяла ему, и не раз. С людьми из прошлого, с новыми людьми, и это были странные, непонятные связи. Я делала это, потом винила себя, потом убеждалась, что горячо люблю М., потом снова срывалась. О чем-то он знал, о чем-то нет – иногда он читал мои переписки, устраивал мне скандалы, я вяло пыталась убедить его в своей невиновности, мы оба не верили моим словам, но оставались вместе.