Страница 29 из 78
Самая быстрая часть может приобрести обсессивно-компульсивные черты. Она может стать адреналинозависимой, панически настроенной, пребывающей в бесконечной спешке и беспокойстве. Она может склонить нас к трудоголизму, к вечной занятости, к погоне за материальными благами, стремясь к перфекционизму в попытке найти облегчение для нас. Или же она может предпочесть зависимое поведение, убегая в употребление, убегая в сексуальные связи, убегая в расстройство пищевого поведения, не желая брать на себя какие-либо обязательства.
Самая фантазийная часть может стремиться к изоляции. Она может стать очень осторожной, зажатой, неприметной. У нее может возникнуть агорафобия, она может склонять нас сидеть дома и не контактировать с другими людьми. Она может стремиться к отшельничеству – в попытке уберечь нас от невыносимых страданий.
Самая добрая часть может привести нас к созависимым отношениям, в которых есть насилие. Она может подчиняться, чувствовать стыд и ненависть к себе, может проявлять жертвенность и угодливость, жаждать спасения и опоры в другом человеке, теряя себя в отношениях с другими людьми[19].
Всем этим частям нужна забота и поддержка. Все эти части помогают нам выживать, выбирая те стратегии, которые им доступны. И к сожалению, никто из них не может прервать этот замкнутый круг.
Только вы, развивая в себе навык двойственной осознанности, обучая свое тело состоянию безопасности и радикально принимая каждую из них – и себя в любом своем проявлении.
Отношений с мамой в этот период я снова не помню. Точнее, не так; если с детства я не помню почти ничего, то с университета вспоминается только хорошее. Я смутно помню, что пару раз прилетала летом на Камчатку на несколько недель; что мы с мамой путешествовали вместе на Крит и во Францию – в то время моя сестра жила и работала во Французских Альпах; что мы все общались, и в моей памяти мы делали это достаточно спокойно.
Но, открыв переписки университетских времен с разными людьми, я испытала шок. Я не помню, не помню, не помню – не помню, как на самом деле деструктивно выглядело наше общение, а еще не помню, как ненависть к себе наполняла мою жизнь. Не так давно я обсуждала со своим другом, что один из критериев КПТСР это устойчивое непринятие себя и что мне сложно согласиться с этим критерием в применении к своей жизни.
Но череда сообщений из 2011, 2012, 2013 годов бросает вызов моим представлениям о себе (из более ранних переписок сохранился лишь роман в письмах со старшим братом моей подруги из ФМШ). Как же быстро я адаптировалась к тому, чтобы воспринимать себя значимой…
Но все же даже в моей памяти есть кое-какие противоречивые моменты, которые говорят о том, что история семейных спокойных отношений, выстраиваемая в моем воображении, была слишком нереалистичная. Слишком сладкая. Слишком отредактированная.
Ведь наша психика – крайне умелый ретушер.
Исследования неизменно подтверждают, что наша память податлива. Восстановленные воспоминания – те, которые были забыты, а затем все же воспроизведены, – не обязательно надежны. Но важно понимать, что наша эксплицитная, автобиографическая, казалось бы, осознанная память тоже отнюдь не всегда может быть надежной (3, с. 65).
Я все же смутно помнила мамину реакцию на первую беременность сестры. Это был 2014 год. Детали смел поток отрицания, но какой-то эскиз все же остался. Я задала вопрос Ире о ее воспоминаниях на этот счет, а сама открыла почту, посредством которой мы с мамой общались на тот момент. Ирины воспоминания были чуть более четкими, но тоже размытыми. Я не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что вряд ли хоть кто-то, узнав о своей беременности, был бы готов услышать слова, которые тогда сказала моя мама.
Знаете, что меня шокировало? Что я тогда продолжила общаться с ней как ни в чем не бывало. Я попыталась объяснить, что ребенок – это здорово, что от нее никто ничего не требует и не ждет, что она не права, но… Но я не стала стоять на своем. Не перестала быть милой и доброжелательной. Я просто продолжила в этом участвовать, как будто это было нормой.
Хорошая новость в том, что за последние 10 лет я и моя сестра настолько перестроили отношения с мамой, что эта ситуация кажется мне непредставимой и нереальной. Но это и плохая новость одновременно. Нереальность прошлого в связи с обновленным настоящим вступает в конфликт с тем опытом, который я помню. Мне действительно начинает казаться, что так было всегда – у нас всегда были нормальные отношения и я всегда относилась к себе достойно.
А это вызывает массу вопросов. Если все всегда было нормально, отчего я вела себя так разрушительно? Наверное, потому что со мной что-то не так? Наверное, потому что я наркоманка и большая любительница алкоголя?
Видите, как поразительно работает травма? За границами кажущегося принятия себя по-прежнему сохраняется этот деструктивнейший механизм самоуничижения. Даже при раскладе «сегодня у меня все хорошо, я достойная личность с достойной работой и достойными отношениями» я выворачиваю свою жизнь наизнанку до тех пор, пока не найду способ сказать себе: «И все же ты омерзительно плохая». Плохая, потому что, раз ты можешь быть такой хорошей, что ж ты не вела себя соответственно в более юном возрасте.
Жаль, что забывать – это не окончательный выход.
Вы наверняка знаете знаменитый совет «просто отпусти свое прошлое и двигайся дальше». О, как бы я была рада ему следовать. О, как бы я была рада оставить прошлое в прошлом. Но боюсь, именно это я и пыталась сделать в университете – и вот к чему это привело.
Комплексная травма похожа на пружину, и если мы оставляем ее в своей первозданной форме, «просто двигаясь дальше», то мы будто растягиваем эту пружину, проверяя себя на прочность. А чем больше мы растягиваем ее, тем сильнее ее ответное действие. Это ответное действие проявляется в зависимостях. В абьюзивных отношениях. В бесконтрольной ярости к нашим собственным детям. В навязчивых мыслях. В страхе менять свою жизнь и действовать во благо себе. В поведенческих ритуалах, которые мы не в силах минимизировать. В облегчении своей боли посредством саморазрушения, у которого множество лиц.
Ведь волевое решение «оставить травму в прошлом» (то есть, по сути, не смотреть на нее) не способно изменить нейробиологические последствия травмы – те последствия, которые живут в нашем теле, в нашей нервной системе, в нашем мозге.
Не смотреть на травму значит игнорировать свои детские части. Вновь и вновь оставлять их в одиночестве. Вновь и вновь отвергать, покидать, бросать их. Вновь и вновь заставлять их переживать то, с чем они героически справлялись, дожидаясь вашего появления в их жизни. И вот вы появились – но, как и каждый значимый взрослый до этого, стали пренебрегать ими.
Игнорируя свое прошлое, мы делаем с собой то же самое, что делали с нами в детстве, – отказываем себе в утешении. А когда ребенку отказывают в заботе, ласке, принятии и поддержке, он вместо того, чтобы обучаться, играть и развиваться, начинает делать все, что требуется, для того, чтобы выжить. Он снова чувствует себя так, будто попал на невидимую войну за привязанность, и проигрывает битву за битвой, пытаясь спастись любой ценой.
И снова я скажу это: понимание своих имплицитных воспоминаний, готовность взглянуть на них и желание практиковать новое поведение – вот те действия, которые ведут к тектоническим сдвигам в нашей жизни. Которые помогают нам переключиться на режим обучения, а значит, процветания.