Страница 28 из 78
Мои последние курсы университета выглядели для меня так: в основном я училась, проводила время с М., встречалась с друзьями, пару раз в месяц употребляла по ночам, потом приходила в себя. Временами делала перерывы – когда ездила к семье. Это не было той зависимостью, в которой я и дня не могла прожить без фена. Но это определенно было постоянной частью моей жизни.
Сейчас я совершенно точно могу сказать, что была зависима не от наркотика как такового, но от этого состояния. Я искала его самыми разными способами: сначала через связи с парнями, потом через наркотики, дальше через жесткие ограничения в питании и, в конце концов, через трудоголизм. В этом многообразии деструктивных копинг-стратегий мы можем четко увидеть почерк комплексной травмы. Так сказать, беда не приходит одна. Всеми этими способами я настойчиво искала состояние, которое позволило бы мне почувствовать себя в безопасности – а быть в безопасности означало повышать уровень контроля.
В моем мире травмы действовало правило «ты спокоен не тогда, когда ты расслаблен; ты спокоен тогда, когда ты гипербдителен». Поэтому долгое время сохранение высокого уровня возбуждения любой ценой было моим способом успокоения себя. Мне нравилось, как я себя чувствую, если мой рацион за неделю составлял пару тысяч калорий – к таким экспериментам в питании я пришла после университета. Мне нравилось не только то, как я выглядела, – мне нравилось то, как я себя чувствовала.
Ограничение приема пищи при анорексии приводит к заглушению эмоций и чувств одновременно с подъемом энергии и улучшением самочувствия, вызванных состоянием кетоза (17, с. 192). Ограничения в питании давали мне чувство облегчения и энергичности, так же как и прием амфетамина. Пациенты со страхом расслабления употребляют подобные вещества для усиления ощущения контроля, силы или сохранения высокого возбуждения (17, с. 192).
Настороженность давала мне ощущение безопасности, и, когда я поняла, что могу усиливать это ощущение гипербдительности, я будто обрела чувство контроля, которое так искала. Но это был маятник, качающий меня из состояния гипервозбуждения в гиповозбуждение, – от фена я переходила к виски, частенько смешивая их, от недоедания – к перееданию, неосознанно помогая себе расслабиться.
Сейчас мне так жаль свой организм. Какое-то время назад я страшно на себя злилась: как ты могла так поступать по отношению к себе? Как ты могла допускать такое влияние на свое тело? Как ты могла? Почему ты не могла бросить этого парня и этот мир вместе с ним и бежать со всех ног в здоровую трезвую жизнь? Почему ты вообще в это пошла? Почему нельзя было быть нормальной? Просто учиться и наслаждаться университетскими годами, студенчеством, дружбой, учебой, легкостью этого времени?
Я до сих пор злюсь – но уже не на себя. Я чувствую злость, горечь, печаль. Эти чувства являются следствием принятия неизбежности происходящего.
И я знаю, что там и тогда я делала все, что могла, – с тем, что у меня было.
Я просто пыталась выжить. И это было нормальным поведением – нормальной реакцией на ненормальную ситуацию. И в этом никто не виноват.
Жизнь просто шла своим чередом, и в этой жизни я шла рука об руку с травмой и ее последствиями.
Интерпретации разных частей
Мы можем определять защищающие нас части как более древние (поскольку за них отвечают эволюционно более древние структуры ГМ), то есть старшие, – либо же, например, смотреть на них, основываясь на взгляде «снизу вверх», – как на более низкие по сравнению с префронтальной корой отделы. Важно: конечно, части мозга, отвечающие за наше защитное поведение, тоже являются зрелыми. Напоминаю: это лишь интерпретация, помогающая создать метафоры для работы с разными нашими состояниями и ускорить процесс исцеления.
Из этого выбора могут родиться две языковые конструкции:
• Историческая метафора, которая позволяет смотреть на свой выживающий мозг как на древнего воителя. Один из моих клиентов называет его Викингом – он, как и я, любитель сериала «Викинги» и персонажа Рагнара и идентифицирует своего главного защитника с ним, основываясь на доверии к моему тезису об исключительном интеллекте выживающего мозга (если вы смотрели этот сериал, вряд ли вам придут в голову такие описания Рагнара, как «глупый» или «дремучий»). На свой обучающийся мозг он смотрит как на современного человека, помогающего викингу в адаптации к современному миру.
• Или же метафора, связанная с возрастом, в которой наша префронтальная кора отражает все же нашу взрослую часть, а нижние отделы являются подростками и детьми.
Но если честно, метафор работы с частями может быть множество, и они могут быть основаны не на возрасте мозговых структур, а, например, на их разных функциях. Такие метафоры могут выглядеть как дирижер и его оркестр, председатель совета директоров и его участники, главный врач и специалисты разных профилей, тренер и его команда, режиссер и актеры, хореограф и танцоры, учитель и ученики и т. д… Главное – существование лидера, руководителя, того, кто принимает решения и координирует процесс.
Мне нравится метафора взрослого и детей, поэтому я сосредоточусь на ней:
Взрослый – это часть, которая отвечает за осознанный, любопытный, сопереживающий и принимающий подход. Это обладатель доступа к левому полушарию, к медиальной префронтальной коре, к способности к двойственной осознанности, к самолидерству.
Дети – это более юные части, которые отвечают за реакции, помогающие выживать. Они связаны с правым полушарием. Самая младшая часть хранит в себе боль покинутости, отвержения, заброшенности – словом, травмы. Старшие же отвечают за реакции борьбы, бегства, замирания и иммобилизации. У каждого из этих детей есть свои способы выживания, свои копинг-стратегии, свои методы закрыть потребности.
Реакция «бей» – это самая бойкая часть.
Реакция «беги» – это самая быстрая часть.
Реакция «замри» – это самая мечтательная часть.
Реакция «сдайся / подчинись» – это самая добрая часть.
Все эти части в режиме обучения могли бы выполнять совершенно другие функции, проявляя свои выдающиеся качества. Например, самая бойкая часть могла бы отвечать за ассертивную коммуникацию – уверенную, настойчивую, но дружелюбную, помогая нам удерживать границы и при этом ярко проявлять себя. Самая быстрая часть могла бы наполнять нас энергией, а еще признавать поражение в некоторых ситуациях и недостижимость некоторых целей, не видя в этом угрозы для нас, – иными словами, помогала бы нам отпускать. Самая мечтательная часть могла бы отвечать за наши фантазии и идеи, контролировала бы наше восстановление и перезагрузку, помогала бы нам переживать самые сложные моменты, отвлекала бы нас тогда, когда это было бы необходимо. Самая добрая часть могла бы искать компромиссы, проявляла бы человечность и помогала бы нам самоотверженно любить.
Но когда они застревают в режиме выживания, их черты становятся гротескными. Чрезмерными. Бесконтрольными. Безграничными.
Самая бойкая часть может превратиться в критика – как внутреннего, так и внешнего. Ведь если критиковать окружающих, они не посмеют причинить тебе боли (2, с. 327), а если достаточно критиковать самого себя, есть шанс уберечься от неприятностей. Она постарается сохранить нашу идентичность, и, если от нее будет требоваться очень много энергии, в конце концов она может стать осуждающей, вспыльчивой, контролирующей, требовательной, бесконечно жаждущей совершенства и унижающей других. Она может быть нарциссичной – а еще выбрать суицидальное поведение, пытаясь облегчить нам жизнь, полную боли.