Страница 72 из 73
Почему обвинил его Колдун в опоздании? Может и совсемне его ожидал тот в сумраке ущелья? И не ему была уготована судьба эта? Но тогда, по воле кого попал он в ущелье это?
––––––––––––––––––––––––«»––––––––––––––––––––––––––––
Манит село меня своей человечностью, наверное, так можно охарактеризовать теплоту царящих там отношений. Все знают друг друга, всё на виду, и если возникает неприязнь и вражда, то все равно оставляет она впечатление внутрисемейного, а значить несущественного конфликта.
Люблю неспешный ритм сельской улицы, всё происходящее на которой просто и доступно пониманию, и если прошёл кто-то нею, то не трудно узнать его, а часто понимаешь и дело, заставившее человека выйти за ограду своей усадьбы.
Околдовует сельская тишина, нарушаемая звонким петушиным криком, да озабоченным кудахтаньем курицы, застывшей в задумчивости на одной ноге у сарая.
Жаль, что мало уже осталось в современном селе таких идиллических улиц – тарахтят озабоченно неторопливые трактора, взбивая пыль на обочине вихляющими позади прицепами, обгоняя их, притормаживают, пропуская встречных, грузовики.
Гудит деловито современное село, и смотрят, озадачено удивлённые пенсионеры куда-то вдаль из-под сложенных лодочкой ладоней. Что пытаются рассмотреть они в этой во многом уже непонятной для них современной жизни? Как понять им своих детей и внуков, занятых непонятными диссертациями, странными командировками, компьютерами… За последние пятьдесят, семьдесят лет жизнь изменилась настолько радикально, что старикам, родившимся почти в средневековье и совершившим за свою жизнь скачёк в космическую эпоху, трудно осознать ипринять перемены. Другая, непривычная, пугающая своей странной спешкой жизнь кипит вокруг их, и прячется за привычными словами уже другой совсем непонятный смысл… Телеки и факсы, мобилки и интернет, и слов-то таких они не слыхали.
Странное чувство пробуждает во мне их непонимание, удивление, как будто делаю я что-то не то, увлёкшись пустяками, не замечаю главного. А они не могут понять – да как же я не могу его увидеть главного? Ведь очевидно оно и окружает со всех сторон, так плотно и всеохватно, что и показать-то его невозможно, из вездесущности его. И отчаявшись, в своей попытке объяснить, решили они отнести это на счёт своего невежества, неспособности увидеть глубины жизни образованных своих потомков. И вглядываются они пытливо в поисках общности, и пугаются, наталкиваясь на различие и непонимание.
А я меня охватывает чувство утраты их мира, их отношения к миру, невозможность понять его, и чувствую я, как ускользает от меня этот мир, незаметно укрываясь годами и уходя в историю.
Каждый отпуск я стараюсь проводить в селе с дедушкой и бабушкой, не привлекают меня ни моря, ни курорты… Весь месяц я помогаю им по хозяйству, или стараюсь помочь… Слушаю их, смотрю на их… Что это мне даёт? Спокойствие их непрерывного труда с раннего утра и да позднего вечера, неторопливого и безостановочного, когда даже отдохнуть – это всего лишь взяться за другую работу. Их отношение к вещам и миру…
Странное это соприкосновение миров – мира почти средневековья и современности… Они родились в том уже бесконечно далёком от нас мире, жизнь которого была отлажена тысячами лет традиций и обычаев, которые не позволяли ни чего менять, и вошли в наш современный мир, взломавший твёрдый панцирь стереотипов иоткинувшего в сторону почти все из них. А они были воспитаны с детства в тех древних нравах и уже не могут принять новое.
Иногда злость охватывает меня от невозможности понять логику их мышления. И натыкаюсь я тогда на сожалеющий взгляд дедушки, на укоризненное его молчание… На всю жизнь этот его взгляд со мною…
Знаю я, что за спиной его войны, плен и лагеря, тоска смертных приговоров, смерть друзей и родных, жуткий голодомор… Прошёл он через всё это и провёл свою семью, внешне всегда спокойный и невозмутимый, но что там, что за этим спокойствием, неторопливым жестом и взглядом, который навсегда со мной… Задаю я себе вопрос – а смог бы я выдержать тоже?
Современная жизнь больше рассуждает об экономике, о совершенстве производства, о конкурентной борьбе. Возникло странное понятие – моральное старение, когда выбрасывается ещё хорошая качественная вещь, только по тому, что уже изготовлено более новое изделие. Цель и средство перепутались и совершенно запутали нас самих. Сейчас всё отдано экономике, её развитию и совершенству… Но главная ли это цель жизни человека? Или экономика всего лишь средство поддержания жизни? Тогда что же цель её? Ради чего мы потребляем ресурсы и загрязняем окружающую среду?
Иногда мне кажется, что дедушка мой знает что-то, что-то большее, чем можно рассказать…
А может, будет всё не так, – потоптался бы я недолго в вязкой скользкой глине, сводящей мышцы на ногах в комки, судорогой своего холода, с трудом вырывая лопату из глухо чавкающей массы… Разозлился бы в конец – о каком поиске истины может идти речь в этой грязной и холодной мерзости? Сунул бы сотню шабашнику на огромной машине, и…
Заунывно воя шестернями, с хрустом ломая кустарник зелёной изгороди и вдавливая тяжко с тупой силой шипы на своих огромных колёсах в густую траву, вползёт медленно, под крики команд, во двор исполинская неуклюжая, как динозавр, зелёная машина и замрёт, уставившись своими мертвенно бледными незрячими фарами на старый дом, на огороженныйнизеньким зелёно-красным штакетником палисадник, усаженный цветами, на детскую качель под яблоней… Загрохочет внезапно звонкая сталь в шарнирах, и встанет высокомерно, откинувшись с кабины, ажурная вышка. Взвизгнет пронзительно и злобно двигатель и, с лязгом дёрнувшись, завращается бур, погружаясь в податливый грунт.
И подопрут спинами тёплую стену глинобитного сарая деды соседи, с опаской наблюдая за прирученным чудовищем, завороженные слепой его мощью и непонятной злобой.
Пройдёт один, другой десяток минут, вставят обсадную трубу, надсадно кряхтя, мужики шабашники, – вот и готова скважина. Пей, льющуюся из неё водичку, поливай огород…
Опрокинут вышку обратно на кабину, умоются и утрутся, передавая друг другу вышитый рушник. И, подшучивая, сядут за стол под яблоней за горячий борщ, за картошку в жёлтых потёках масла… И останется странная недосказанность в глазах у всех. Как будто разыгрывают они по принуждению глупого режиссера в бессмысленной пьесе противоестественную чушь, и неприятно от этого им самим и за автора стыдно, вот и играют, старательно пряча глаза друг от друга.
Как будто потеряли что-то, в гипнотическом трансе наблюдая за головокружительным вращением бура, в восхищении перед его слепой силой, в ярости и высокомерии своём пронизавшем пласты тысячелетних отложений и вышвырнувших их вон, на всеобщее обозрение…
Как будто зачеркнул он всё, что было, и назвал недоразумением…
–––––––––––––––––––«»–––––––––––––––––––––
А может и начинается с этого смерть,– мысль не задерживается уже окружающем и углубляется сама в себя, прячется, как улитка, в себе. И, теперь уже, ни что не нужно ей для собственного существования, питает она сама себя, погружаясь в собственный самодостаточный мир в собственное время, вполне независимое от мысли, к образам, живущим по своим законам, пугающим неожиданностью своих взаимосвязей.
А реальность..? Она становится всего лишь мгновеньем, тенью неимоверно сложного мира, тенью, мельтешащей перед глазами и мешающей возможности вглядеться в лик Мира.
И уже непонятное ещё, ощущение этого сковывает все чувства холодом безразличия, поселяя досаду к отвлекающей уже ненужным мельканьем подробностей и следствий, действительности.