Блики пламени

А у нас был очень существенный повод для восторгов и любви, на полигоне приходилось спать… Ох! Где только и не приходилось и в болотах, и на щебне, и на каких-то кочках… А зимой в снегу, на промерзлой земле, осенью под дождём, в лужах. Но это и не замечалось, спать-то, на этих кочках, приходилось всё равно не более четырёх часов в сутки, а всё остальное время, гоняют без перерыва.

Помню, как бредёт наша рота по глинистому, разбитому танками, просёлку, укрывшись почерневшими под дождём плащ-палатками в промокших шинелях. На каждом сапоге по пуду грязи налипло… Разбрызгивая грязь, нас обгоняют танки и БТРы. И бредём мы, без всякой надежды на тепло и уют, хотя бы какого-нибудь жилья. Знали, что ждёт нас, в лучшем случае, сон вповалку на дне сырой ямы палаточного гнезда, на гнилых досках. Но это ещё не всё, прежде чем устроиться в яме, раздаётся команда: «Наряд за НН взводом!». И весь взвод в ужасе ожидает назначения. Это значить каким-то бедолагам, из НН взвода, уже не удастся поспать и четырёх часов в такой желанной яме на гнилых досках, а придется бодрствовать в наряде.

Что я понял с первых дней в армии, так то, что к себе надо быть абсолютно безжалостным, все эти -- "ой тяжело", "ножка, ручка, спинка болит" тут не проходит. Лучше ломать самого себя, чем доставить кому-то удовольствие ломать тебя, а уж желающих ломать, со злорадством в глазах, тут уж более чем достаточно. Потом уже я сообразил, жалея себя, отдаёшь власть «болящим ножкам, ручкам и прочим органам». Они очень не любят нагрузок и всячески стараются их избежать. Тут уж и ты сам начинаешь им подыгрывать, типа: «Ну вот, да, да! Там где-то точно побаливает…». И тут уж точно начинаешь чего-то там чувствовать… И тут власть над тобой полностью захватывают «ножки, ручки и прочие». Они начинают болеть и ныть, и в конечном итоге, это переходит в хроническую форму, а потом ……

Но вернёмся к полигону и создаваемых на нём условиях, а там так и создавались условия «приближенные к боевым». А когда недели две поспишь в условиях приближенных к боевым, то уже совсем не интересно, где спишь, главное, спишь!! После такого сна о своей коечке только и приходилось мечтать, вспоминая чистые простыни и желанненькую и такую любименькую подушечку, если ещё есть силы о чём-то мечтать.

А когда ещё на разведподготовке за трое, четверо суток поиска, заведёт нелёгкая, чёрти знает куда, вдали от ПХД… И впереди ни какой надежды на отдых, на тёплую мягкую постель… А мечтаешь только о том, как снять сапоги, и, если повезёт, просушить портянки… Сейчас-то понимаю, что вся эта приближённая к боевым условиям обстановка, явное нарушение прав человека и даже трудового законодательства, ведь солдаты тоже граждане страны и попадают под его действие. Но тогда даже мысль об этом, ни кому из нас не приходила.

И броски с горы на гору, переходы через ущелья, ползанья по скалам… Может, и лазили мы по красивейшим местам, где лес и горы, скалы и горные реки… Но нам было совсем не до любования этими красотами, недосып и нагрузки приводили к тому, что мы находились в полусонном абсолютно вымотанном состоянии. Поэтому, воспоминания о беготне по полигону, похожи на отдельные стоп-кадры.

Интересно, как рассчитывают площадь страны, учитывают ли площадь всех холмов, склонов гор и ущелий? На карте всё так плоско, а в реальности…

Но вот уже за трое, четверо суток схрустели все сухари, и уже не знаешь, о чём мечтать, толи о котелке, пускай даже холодной, шрапнели (своеобразная армейская каша), или безразлично куда упасть и вырубиться… Вечные мечты солдата: нажраться да вырубиться… А работа мечта – «копчёную колбасу спиртом протирать»… Но это работа из серии «макароны продувать перед готовкой», короче, молодым салагам головы морочить.

А самое противное, когда, кухня где-то отстаёт от батальона, теряется на сутки, на каких-то перекрёстках. И вот весь батальон сутки ни черта не жрал, из-за этого. Кухня, на конец, находит нас, и мы с котелками на изготовку выстраиваемся перед нейв очередь, теряя сознание от аппетитного запаха гречневой каши с тушёнкой… Но приходит командир батальона и приказывает вывалить всё из кухни в бочку для подсобного хозяйства, и, под стоны и ругань всего батальона, каша уезжает на кормёжку свиньям в подсобном хозяйстве… Потому, что имеется приказ, горячее питание можно хранить не больше шести часов…Что тут начинает твориться, пером не описать, ведь даже собака кусает, когда у неё из-под носа утаскивают кость, а тут почти триста злых голодных и хорошо вооружённых рыл… Ситуацию спасает выдача хлеба, масла и сахара, вскрыли и мешки НЗ с сухарями. А через час уже готова новая порция каши с тушёнкой.

Так что, теперь никто и ни за что не уговорит меня сходить в поход с ночёвкой. Напоходился, на всю жизнь.

Вспоминаю, как наши бэхи (БТР) въезжали в часть, после многодневных полигонных гонок. Вся рота, от командира роты до последнего рядового, все уже в расслабоне. Дома…

Команда: «К машине!». На этот раз можно не торопиться, норматива уже никто не соблюдает. Офицеры мгновенно исчезают в направлении своей общаги, ротный только и успевает махнуть в сторону старшины, мол, командуй. Как будто кто-то мог посягать на его власть.

Вылазим и мы через люки, грязные, в своих, выгоревших просоленных потом, хэбэшках, строимся повзводно в неровные шеренги. Сейчас можно, расслабон – мы дома. Стоим со всем оружием, коробками с ночными прицелами, подсумками, противогазами, касками, химзащитами, сапёрными лопатками, котелками и флягами, тощими «сидорами» (вещмешками), снаряжением – как говорится, в полной выкладке. Но самое главное оружие солдата пехоты: ложка, припрятанная за голенищем. Кое-кто скажет – не гигиенично, антисанитария, но если неделями и руки помыть негде, то какая там санитария…

Вытащили из бэх железные ящики с пистолетами, деревянные с гранатами и патронами НЗ, на них так хорошо спалось во время марша, что, правда, категорически запрещалось.

Старшина придирчиво проверяет целостность пломб на них.

Потом «Становись!», «Равняйсь, смирно! Шагом марш!», заходим в ружпарк, повзводно укладываем оружие в пирамиды. Старшина с дежурным по роте проверяют, по ведомости, комплектность, а мы в строю, стоим напротив ружпарка, предвкушаем скорую свиданку с коечкой, и высказываем втихую мнение по поводу старшины и дежурного. У кого-то кончается терпение, и тогда где-то из задней шеренги раздаётся звонкое:

– Общественное порицание старшине и дежурному по роте!

И семьдесят глоток начинают тягуче и заканчивают резко:

– Ууууу, суккаааа!

Кто не слыхал общественного порицания, тот не когда не представит этот угрожающий рёв. Старшина и дежурный, в принципе свои, такие же срочники. Старшина показывает кулак, мол, погоди, дай разобраться, а я вам ещё припомню. Он это может… Ведь каждый солдат знает: «Бог создал отбой и тишину! Чёрт создал подъём и старшину!».

А потом долгожданная: «Равняйсь! Смирно! Вольно! Разойдись», и всё… Мы свободны!

И рота с рёвом несётся к своим коечками, раскручиваем матрасы, скрученные в рулоны, перед выездом на полигон.Подвязываем к койкам вещмешки, развешиваем шинели. После этого разуться, раздеться до пояса, подпоясаться полотенцем и неторопливо, это главное, вальяжно, в умывальник. Наконец-то умыться до пояса холодной водичкой. И даже зубы почистить! Там хлопки по плечам, давно не видавших друг, друга земляков из других рот, плеск воды, обмен новостями…

Ну, армейская жизнь, это тема другого долгого разговора… Кажется, это было так недавно, кажется ещё звучит в ушах голос старшины.

В начале четвёртого с экзаменом было покончено, и мы погнали в столовку. В нашей учебной группе двадцать четыре студента, даже три девушки. Но доминируем мы, те, кто уже отслужил, нас всего пятеро, этой бригадой мы и отмечаем различные мероприятия.