Hi-Fi

Еще мне нравятся люди, приходящие в магазин в поисках мотива, который преследует их и не дает покоя, мотива, который мог послышаться им в шуме собственной одышки во время пробежки за отходящим автобусом или в ритмичном шелесте дворников по пути с работы домой. Иногда источник беспокойства бывает банальным и очевидным: человек услышал искомый мотив по радио или в клубе. Но порой музыка является как по волшебству. Скажем, увидел кто-нибудь красивую девушку в лучах рассвета и замурлыкал песенку, не слышанную уже лет пятнадцать-двадцать. А однажды к нам пришел парнишка, которому приснилась целиком пластинка – с музыкой, названием и исполнителями. И когда я нашел ему пластинку (это были «Парагонз» со стареньким регги) и она оказалась почти в точности как увиденная во сне, он посмотрел на меня с таким выражением на лице, что я почувствовал себя не заурядным владельцем музыкального магазина, а акушеркой или живописцем, человеком, изо дня в день имеющим дело с вещами потусторонними.

По субботам интересно наблюдать за тем, какие они разные, Дик и Барри. Дик терпелив, восторжен и кроток, как учитель начальных классов: он продает людям пластинки, о которых те и не подозревали, что они им нужны, интуитивно постигая, кто и что купит. Он мило беседует, потом ставит что-нибудь на проигрыватель, и вскоре человек, чуть ли не в беспамятстве, протягивает ему свои пятифунтовые банкноты, как если бы именно за этим сюда и пришел. Барри тем временем берет нахрапом, подчиняя себе волю покупателя: поносит его за то, что у него нет первого альбома «Джезус энд Мэри Чейн», и покупатель вынужден взять этот альбом, поднимает на смех за то, что он еще не приобрел «Blonde on Blonde», – уходит и этот диск, шумно отказывается верить, когда кто-нибудь говорит, что не слышал про Энн Пиблз, – и одна из ее пластинок тоже продана. Практически каждую субботу к четырем часам, когда я завариваю для нас троих чай, моя физиономия почти что сияет: радостью ли, ведь, в конце концов, магазин – это моя работа, и с ней все складывается удачно, гордостью ли за нас, за то, что мы нашли наилучшее возможное применение нашим невыдающимся и весьма своеобразным талантам.

И в этот раз, когда я решаю, что пора закрывать магазин, и мы, как у нас заведено по субботам, собираемся пойти куда-нибудь выпить, нам троим уже снова хорошо вместе; у нас образовался запас взаимного расположения, который мы постепенно растратим за следующие несколько дней вынужденного безделья и который окончательно иссякнет к ланчу в пятницу. Нам так хорошо, что, выталкивая последних покупателей и наводя худо-бедно порядок, мы составляем первую пятерку наших любимых песен Элвиса Костелло (я предлагаю «Alison», «Little Tigers», «Man Out Of Time», «King Horse» и мёрсибитовую версию «Everyday I Write The Book» – она есть у меня где-то на пиратской кассете; неочевидность последнего предложения, по моему замыслу, тонко оттеняет всю очевидность первого, и таким образом я рассчитываю предупредить вероятные насмешки со стороны Барри), и как приятно снова заняться чем-то таким после всех склок и раздоров последней недели.

Но, выйдя на улицу, мы видим Лору – она ждет меня, прислонясь к простенку, отделяющему нас от входа в соседний обувной магазин, – и я вспоминаю, что в нынешних моих жизненных обстоятельствах радоваться мне вроде как бы и не положено.

9

Про деньги все понятно: у нее они были, у меня нет, вот она и захотела дать мне в долг. К тому времени она уже несколько месяцев провела на новой работе, и с новой зарплатой начал расти ее счет в банке. Она одолжила мне пять тысяч; если б она этого не сделала, я бы распрощался со своим магазином. Я не вернул ей долг, потому что у меня не было такой возможности, а благодаря тому, что она съехала от меня и теперь встречается с другим, я отнюдь не стал на пять тысяч богаче. Когда я позвонил ей и сообщил, что она исковеркала всю мою жизнь, она что-то говорила про деньги, что-то вроде того, не начну ли я отдавать долг частями, и я сказал, что буду отдавать по фунту в неделю, и так ближайшие сто лет. Она и бросила трубку.

Это что касается денег. А относительно моих слов, что, мол, наши с ней отношения меня не вполне устраивают и я потихоньку подумываю о том, не завести ли мне другую подругу, так ведь она сама вынудила меня это сказать. Хитростью выманила у меня эти слова. Звучит неубедительно, но это так. Мы тогда обстоятельно обсуждали ситуацию в наших с ней отношениях, и она констатировала деловым тоном, что в данный момент они находятся не в самой благополучной фазе, и я согласился с ней. Она спросила, не подумываю ли я завести себе кого-нибудь другого, и я ответил, что нет, а она засмеялась и сказала, что в таком положении, как у нас, все об этом подумывают. Тогда я спросил: а не подумывает ли она сама завести себе нового приятеля, и она ответила: конечно, она думает об этом; ну я и признал, что время от времени тоже мечтаю о другой подруге. В тот момент я полагал, что мы с ней разговариваем как два взрослых человека, вполне отдающих себе отчет в несовершенстве мира, занимаемся абстрактным анализом взрослых проблем; теперь-то я понимаю, что на самом деле речь шла о ней и Иене и она ловко выманила у меня индульгенцию. Она применила низкую адвокатскую уловку, и я попался, потому что она гораздо умнее меня.

Я ничего не знал про ее беременность, нет, конечно не знал. Она не говорила мне, так как я в то время встречался с другой женщиной. (Ей было известно, что я встречаюсь с другой женщиной, поскольку я сам ей это сказал. Мы считали себя взрослыми, а на деле были по-детски, до нелепости наивны, если верили, что любому из нас позволено без ущерба для нашей совместной жизни выкинуть что-нибудь недостойное, а потом сознаться в содеянном.) Узнал я про беременность гораздо позже: мы тогда переживали один из лучших наших периодов, и я что-то там пошутил про обзаведение детьми, а она разрыдалась. Я начал допытываться, в чем дело, и она сказала, после чего со мной случился краткий и совершенно напрасный приступ буйного фарисейства (обычная лабуда: это был и мой ребенок тоже, какое она имела право, и дальше в том же роде), остановленный ее презрительным недоверием.

– Ты в то время не казался человеком, на которого можно положиться, – объяснила она. – Да и я тебя не сказать чтоб очень любила. Я не хотела иметь от тебя ребенка. Не хотела, чтобы в будущем у нас начались эти кошмарные разборки, кому и когда видеться с ним. Не хотела быть матерью-одиночкой. Мне это решение далось не слишком тяжело. И я не видела никакого смысла советоваться с тобой.

С ней нельзя было не согласиться. Забеременей я сам тогда от Роба Флеминга – тоже сделал бы аборт ровно из тех же соображений. Я промолчал, не зная, что сказать.

Вечером того же дня, поразмыслив с учетом оказавшейся в моем распоряжении новой информации над историей с беременностью, я спросил, почему она тогда от меня не ушла.

Она долго думала, прежде чем ответить:

– Потому что у меня никогда раньше не было ничего похожего на то, что есть у нас с тобой. Когда мы только начали встречаться, я дала себе слово пережить хотя бы одну черную полосу – просто чтобы посмотреть, что будет дальше. Я и пережила. А ты к тому же так казнил себя из-за этой идиотской Рози (это она об угарной Рози-синхронный-оргазм – той самой, с которой я четыре раза переспал, когда Лора была беременна) и довольно долго был очень мил со мной, что мне как раз и требовалось. Мы с тобой крепко связаны, Роб, пусть даже всего лишь тем, что много времени провели вместе. Без крайней нужды я не хотела рушить все, чтобы потом затевать что-то новое. Вот.

А я-то почему не ушел от нее тогда? Уж точно не из таких благородных соображений. (Что может быть благороднее, чем держаться за давшие трещину отношения в надежде, что еще найдешь способ все исправить? Я этого никогда в жизни не делал.) Просто, когда у нас с Рози уже все заканчивалось, я вдруг снова испытал сильную привязанность к Лоре; Рози была нужна мне только в роли этакой пикантной приправы. И я испугался, что упустил Лору (я тогда еще не знал про ее стоический эксперимент). Я видел, что она теряет интерес ко мне, и лез из кожи вон, чтобы этот интерес вернуть, а когда он возвращался, уже сам терял интерес к ней. И так по кругу. Как с этим покончить, не понимаю. Ну вот, мы вроде и добрались из прошлого в настоящее. Теперь, когда вся эта печальная история огромной тяжелой глыбой вывалилась наружу, даже самый близорукий недоумок, даже убитый изменой любовник, погрязший в пучине самообмана и жалости к себе, легко увидит причинно-следственные связи, поймет, что и аборт, и Рози, и Иен, и деньги – все связано одно с другим, все одно другого стоило.