Грешница

— Вы совершенно глупы, — сказал он, — вы торгуетесь со мной относительно жизни другого, упуская совершенно из виду, что ваша жизнь принадлежит мне.

Он поднял при этом свой кинжал так, что лезвие его блеснуло при свете свечи. Тюркуаза молчала… Он нагнулся к ней и тихо сказал: «Слушай!..»

Что произошло между сэром Вильямсом и Тюркуазой, этого мы в настоящее время не можем еще сказать. Но вечером в этот день, часов в семь, отель этой молодой женщины в улице Виль л'Евэк принял какой-то таинственный праздничный вид… лестница его была вся убрана цветами, а гостиная освещена как для бала.

Тюркуаза была разодета, хотя никуда не собиралась и ждала к себе только одного Фернана, к которому было отправлено ею письмо следующего содержания: «Приезжайте ко мне обедать; запрещение с вас снято. Жду вас ровно в семь часов».

В назначенное время. она услыхала во дворе стук колес кареты.

— Это, он, — подумала она, — он точен, как влюбленный!..

Через несколько секунд после этого в комнату к ней вошел Фернан.

Она не встала, а только обернулась, улыбнулась и протянула ему свою крошечную ручку.

— Здравствуйте, мой друг, — проговорила она ласково и нежно.

Он бросился к ней как школьник.

— Наконец-то я вижу вас, — прошептал он, — наконец-то я снова вижусь с вами!

— Неужели же вы могли предполагать, безумный, что не увидите меня больше никогда?

— Человеку, который любит так, как я, малейшее облачко на горизонте уже представляется чем-то вроде урагана.

— Если так, — ответила она, улыбаясь, — то я могу вам сказать, что ураган прошел и даже выглянуло солнце.

И при этом она снова улыбнулась и добавила:

— Ну, а что вы скажете мне, если я сознаюсь вам в одной правде?

— Говорите!

— Ну, так я не "выходила из этого отеля и никуда не выезжала из Парижа.

Фернан удивился.

— Сегодня утром, — продолжала она, — я сидела у себя во втором этаже и из-за занавески наблюдала за вами, когда вы поехала верхом.

— И вы были так жестоки, что даже не воротили меня?..

— Да, была так жестока.

— Но за что же… в чем я провинился перед вами?

— Это был просто женский каприз, — ответила она, — но, впрочем, теперь вы уже прощены, а потому и не жалуйтесь.

— Разве вы ждете гостей сегодня? — спросил он.

— Я даю обед.

— Кому?

— Тс-с, — ответила она, — вы это сейчас увидите, мой друг, а теперь я вам могу сказать только то, что ожидаю сегодня такого гостя, для которого я бы хотела иметь хрустальный дворец, самые изысканные вина и самые лучшие кушанья.

— Гм, — заметил Фернан, — вы заинтриговали меня. В эту самую минуту лакей отворил двери в столовую и доложил:

— Кушанье подано!

— Вашу руку, мой друг, — сказала она, беря его за руку.

К своему удивлению, Фернан увидел, что в столовой накрыт стол на два куверта.

— Но, — проговорил он, — где же ваш гость?.. Она взглянула на него и улыбнулась.

— Мы будем обедать только вдвоем, — проговорила она.

Тюркуаза представлялась теперь Фернану прекраснее мифологической Гебы… она наливала ему вино, и он пил, глядя на нее… Мы можем, со своей стороны, сказать только то, что Фернан мало-помалу пьянел, а Тюркуаза сохраняла все свое хладнокровие и только для виду подносила стакан к губам.

Через два часа после этого они кончили обедать и вошли в будуар.

Здесь Тюркуаза вдруг сделалась серьезною и почти печальною.

— Что с вами? — спросил ее Фернан, пораженный этой тоской.

— Со мной? — сказала она. — Решительно ничего, мой милый друг.

— Но вы сделались так грустны.

— Может быть, от полноты счастья, — ответила она и глубоко вздохнула.

— Я уверен, однако, — заметил Фернан, — что вы что-то скрываете от меня.

Тюркуаза молчала.

— Женни! — вскрикнул молодой безумец, опускаясь перед ней на колени. — Вы плачете!

Она отвернулась от него. На ее ресницах блестели слезинки.

— Вы ошибаетесь, — прошептала она, — со мной ничего.

— Вы грустны, вздыхаете, плачете, что все это значит… или я не ваш друг?

Тюркуаза не отвечала и залилась слезами.

— Вы ничего не можете сделать, — наконец сказала она.

— Я?.. Я не могу ничего сделать?

— Нет.

— Но что же значат эти слезы?

— Нет, нет, — шептала она, — это положительно невозможно.

Фернан стоял перед ней на коленях и страстно целовал ее руки.

— Женни, — шептал он, — ответьте мне только на один вопрос…

Она молча кивнула головой.

— Вы страдаете?

— Может быть!..

— В таком случае скажите мне, что я должен сделать… и я, не расспрашивая вас ни о чем, сделаю все, что только нужно…

— Вы клянетесь мне в этом?

— Клянусь.

Она радостно вскрикнула и прошептала:

— О, какой ты благородный и добрый, Фернан, я буду любить тебя всю свею жизнь…

Но при этом она опять стала как бы колебаться.

— Ну что же мне делать, говорите скорей? — настаивал Фернан.

— Вот что… мне нужно спасти одного моего родственника, — наконец выговорила она, как бы преодолевая себя…

— Глупенькая! — заметил, засмеявшись, Фернан. — Вам, верно, надо денег?

Она закрыла свое лицо руками и ничего не отвечала. Фернан протянул ей руку.

— Глупенькая! — повторил он. — И ты плачешь из-за таких пустяков? Из-за денег? Говори скорее, сколько тебе надо денег, чтобы спасти твоего родственника?

— Огромную сумму…

— Но какую же?

— Пятьдесят тысяч франков, — простонала она жалобно.

Фернан так и расхохотался.

— Это такие пустяки! — сказал он. — Я дам тебе сейчас записку к своему банкиру…

— Нет, — прошептала она, — мне этого не нужно.

— Тебе не надо пятидесяти тысяч франков?

— Надо…

— Ну, так дай мне перо…

— Вы дали мне клятву не расспрашивать меня?..

— Я еще раз повторяю свою клятву.

— Ну, так слушайте же меня — — мне не надо записки на пятьдесят тысяч франков.

— А что же надо?

— Просто акцептировать на эту сумму векселей…

— Но…

— Я не могу вам больше ничего сказать… не спрашивайте меня, зачем это…

— Ну, где же твои векселя?

— Я сейчас принесу их… подождите меня здесь несколько минут, — сказала она и проворно выбежала из комнаты.

Она улыбнулась ему при этом так, что он потерял и последние остатки своего благоразумия.

Гостиная уже не была освещена так, как перед обедом, и только топившийся камин слабо освещал окружавшие предметы. Около камина сидел человек, закутанный в широкий плащ, в котором при полусвете, царствовавшем вокруг него, с трудом можно бы было узнать сэра Вильямса.

Тюркуаза положила ему на плечо руку, наклонилась к нему и шепнула:

— Дайте векселя, он теперь готов на все. Негодяй открыл свой бумажник и подал ей пять гербовых бумажек.

— Вот, — сказал он, — когда будут подписаны, ты принесешь мне их обратно.

— Хорошо… а потом?

— Черт возьми! Потом ты воротишься к нему, чтобы разыграть и остальную часть этой комедии.

— Скажите лучше, трагедии, — прошептала Тюркуаза дрожащим голосом.

— Ну, ну, — пробормотал подлый Андреа, — а ведь, право, будет очень интересно посмотреть на драку этих людей, которые будут резаться на ножах… Леон — Геркулес, и если только де Камбольх дал ему надлежащий урок, то он в десять минут убьет Фернана.

— Боже! — прошептала Тюркуаза. — Что же будет тогда со мною?

— Во-первых, ты — спрячешься в своей уборной.

— А потом… он тоже убьет меня!

— Нет, потому что к тебе скоро придут на помощь..

— Ну, а последствия этой истории?

— Тебя арестуют, конечно, будут допрашивать, а потом будет совершенно ясно для всех, что у тебя зарезались два человека из-за одной только ревности… вот и все. Репутация твоя — несколько пострадает, но тебя опять скоро выпустят, а вследствие этого ты попадешь в большую моду у всех ослов и сумасшедших.

— Ах! — прошептала Тюркуаза. — Это ужасно, и я положительно не хочу.

— Полно, не глупи… ты знаешь, что у тебя выбора нет, — холодно ответил он.