Трактир «Ямайка»

Он был всевластен здесь под защитой объятых молчанием грозных остроконечных гранитных вершин, подходы к которым оберегал неприступный туман. Один раз она услышала, как он откашлялся, словно намереваясь заговорить. Ей подумалось, что они совершенно оторваны от мира: два существа, одни во всей вселенной, случайно сведенные вместе судьбой. И этот ночной кошмар не исчезнет с наступлением дня. Она потеряет себя, сделается его тенью.

Но он так ничего и не сказал. В напряженной тишине снова стал слышен шум ветра. Это был уже иной ветер, налетевший неизвестно откуда. Он то усиливался, то утихал и, казалось, вырывался откуда-то из-под камней. Со стоном и рыданиями он кружил меж скал, скорбно вздыхал в пустынных гротах и жалобно всхлипывал в расселинах. Все звуки сливались в одну заунывную похоронную мелодию.

Мэри плотнее закуталась в накидку и натянула на голову капюшон, чтобы не слышать этот вой. Но тут ветер сделался еще сильнее. Он срывал капюшон, трепал ее волосы и со свистом проносился по гроту. Откуда взялся этот вихрь?

Внизу застыл густой туман, облака стояли неподвижно. Здесь же, на вершине, ветер бесновался и стенал, шептал о том далеком и страшном, что теперь было ведомо лишь ему одному: о пролитой крови и поселившемся здесь отчаянии. И на самой вершине Раф-Тора, высоко над головой, раздавался какой-то дикий иступленный крик, словно сами боги стенали там, подняв к небу огромные головы. В своем воображении она слышала топот тысяч ног, шепот тысячи голосов. Ей чудилось, что камни превращаются в живых существ. Их фантастические лики совсем не походили на человеческие: старые-престарые, иссеченные морщинами и грубые, как гранит, язык их был ей непонятен, а ноги и руки напоминали когтистые лапы птиц.

Они обратили к ней свои каменные очи, но глядели куда-то вдаль сквозь нее. Им не было до нее дела. Она чувствовала себя жалким листочком, сорванным с дерева и гонимым ветром. А эти древние исполины были нетленны и вечны. Сплошной стеной они безжалостно надвигались на Мэри. Вот-вот они раздавят ее. Девушка вскрикнула и вскочила на ноги, каждая жилка дрожала внутри.

Ветер внезапно стих. За ее спиной по-прежнему неподвижно темнели гранитные плиты. Рядом сидел Фрэнсис Дейви, опершись подбородком на руки. Он пристально смотрел на нее.

– Вы заснули, – произнес он.

Ока неуверенно возразила ему, все еще находясь под впечатлением жуткого сна, который вроде бы и не был сном.

– Вы устали, но упорно боретесь со сном в ожидании рассвета, – продолжал он. – Сейчас лишь полночь, впереди долгая ночь. Подчинитесь природе, Мэри Йеллан, и дайте себе отдых. Неужели вы думаете, что я причиню вам зло?

– Ничего я не думаю, но спать не могу.

– К тому же вы продрогли, – убеждал он. – Скорчились там около этого камня. Я устроился не намного лучше, но здесь по крайней мере не дует из трещины в скале. Нам обоим было бы легче, если бы мы сели рядом и постарались согреть друг друга.

– Нет, я не замерзла.

– Я знаю, каковы здесь ночи. Оттого и предлагаю вам разумное решение.

К рассвету станет еще холоднее. Идите же сюда, сядем спиной к спине – так вам, может быть, удастся поспать. У меня в мыслях нет трогать вас.

Мэри отрицательно покачала головой и спрятала руки под накидкой, крепко сцепив пальцы. Увидеть выражение его лица было нельзя. Он сидел в тени, повернувшись к ней боком. Но она была уверена, что он улыбается в темноте, забавляясь ее страхом. Она действительно замерзла, и тело ее жаждало тепла, но она и мысли не допускала сесть рядом с ним. Руки ее окоченели, ноги от холода потеряли чувствительность. Казалось, она превратилась в гранит, стала частью глыбы, на которую опиралась. И тут в ее дрему вошел викарий – гигантская фигура с белыми волосами и бесцветными глазами. Он касался ее горла, нашептывал что-то на ухо. Она перенеслась в другой мир, населенный такими же, как он, существами. Вытянув перед собой руки, они преграждали ей путь. Тут она вновь очнулась – холодный ветер дул в лицо. Вокруг ничего не изменилось: все та же глубокая ночь и туман. Да и прошло-то не больше минуты.

Потом она бродила с ним где-то в Испании. Улыбаясь, он собирал для нее в поле диковинные фиолетовые цветы. Она отбросила их от себя, но они прилипли к юбке, и, цепляясь усиками, начали ползти вверх, туго обвивая шею, душа ядовитыми стеблями.

Потом она ехала рядом с ним в приземистой, черной, как жук, карете.

Стены начали вдруг смыкаться, давя их, давя, пока не сплющили в лепешку. И они навечно остались лежать рядом, как две гранитных плиты.

Когда Мэри очнулась от этого последнего кошмара, его рука зажимала ей рот. На сей раз это не было галлюцинацией. Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее в своих сильных руках, как в тисках, шепотом приказывая сидеть тихо. Он завернул Мэри руки за спину и связал их ремнем. В движениях его не было ни резкости, ни желания причинить боль. Но действовал Фрэнсис Дейви решительно и умело. Он даже проверил, не трет ли ремень ей по коже.

Мэри беспомощно следила за его действиями, пытаясь по глазам понять, что он задумал.

Вынув из кармана сюртука носовой платок и свернув его, викарий засунул кляп ей в рот и завязал концы платка на затылке. Так она лежала и ждала следующего хода в их партии. Ноги он ей связывать не стал и помог ей подняться. Потом повел за гранитные валуны у склона холма.

– Я вынужден сделать это, Мэри, ради нас обоих, – тихо сказал он. – Когда прошлой ночью мы отправились в путь, я выпустил из виду туман. И если в итоге я проиграю, то именно из-за этой оплошности. Прислушайтесь хорошенько, и вы поймете, почему я связал вас. Если вы не издадите ни звука, мы сможем еще спастись.

Он стоял на гребне холма, держа ее за руку и указывая вниз.

– Слушайте же, – повторил он, – ваш слух может оказаться острее моего.

Тут Мэри поняла, что проспала дольше, чем предполагала. Ночная мгла поредела, наступало утро. Низкие облака суматошно неслись по небу, сливаясь с клубящимся внизу туманом. На востоке забрезжил тусклый свет, предвещая восход бледного солнца.

Туман по-прежнему окутывал их, белым покрывалом лежал на болотах.

Посмотрев вниз, куда он показывал, она ничего не увидела, кроме пелены и намокших стеблей вереска. Прислушавшись, как он приказал, Мэри различила слабый звук, доносящийся сквозь туман, – не то вой, не то крик, не то протяжный вопль. Сперва он был слишком слабым, и она не могла понять, что же это такое. На человеческий голос, на крики людей не похож – слишком уж высок… Звук нарастал, наполняя воздух смутной тревогой.

Фрэнсис Дейви повернулся к Мэри.

– Вы знаете, что это такое? – спросил он.

Она посмотрела на него с недоумением и покачала головой. Даже если бы и захотела ответить ему, она все равно не смогла бы. Никогда прежде она не слыхала такого звука.

Вдруг на лице его вновь появилась мрачная улыбка.

– Мне доводилось слышать, но я совсем позабыл, что сквайр из НортХилла держит свору гончих. Печально, что я упустил это из виду.

Наконец девушка поняла. Осознав, что означает для них этот нарастающий шум, она с ужасом посмотрела на своего спутника, потом на двух лошадей, терпеливо ждущих у валунов.

– Да, – промолвил он, проследив за ее взглядом, – придется отвязать их и спустить пониже к болотам. Нам они больше не послужат, а вот свору навести могут. Неугомонный, бедняга, ты снова предал бы меня.

С тяжелым сердцем она смотрела, как он отвязывает лошадей и ведет их к крутому склону холма. Нагнувшись, он поднял горсть камней и принялся бросать ими в животных, пока они не пошли, скользя и спотыкаясь, среди мокрого папоротника. Он продолжал швырять камнями в лошадей, и, наконец, поддавшись инстинкту, они рванули, храпя от страха, вниз по склону, увлекая за собой камни и землю, и вскоре скрылись в белом тумане. Лай гончих становился все громче, яростнее и настойчивее. На ходу сбросив с себя длинное, ниже колен, пальто и швырнув в вереск шляпу, Фрэнсис Дейви подбежал к Мэри.