Люди и бультерьеры

Крису было совершенно безразлично, кого убивать. Главное, что враг его был большим, его было много — целая гора мяса и шести! Он вгрызался в эту лавину в бессознательном упоении, почти не слыша и не видя, полностью отдавшись сладостной и разрушительной ненависти. Он не ощущал боли, не чувствовал, как кровь хлещет из разорванного уха. Он не слышал даже криков Алика, который пытался поддержать его своей похвалой — так сильна и всеохватна была его ярость.

…Что-то изменилось в нем с тех пор, как он потерял свой дом и родных ему людей. Кажется, в нем не осталось ни любви, ни ласки, ни ожидания. Только безумная жажда убивать.

Первые двадцать минут боя бультерьер почти не был виден из-под навалившегося на него алабая. Зрители свистели и кричали, предрекая Китаю полную и быструю победу. Никто даже не сомневался в том, что Китай придушит белого буля. Но алабаю все никак не удавалось ухватить соперника за самое горло — Крис неизменно выворачивался. Казалось, что еще мгновение — и он потеряет последние силы. Но шли минуты, а Крис продолжал свое немыслимое противостояние желтому лохматому гиганту.

— Сорок минут боя… — тяжело дыша, пробормотал Алик, взглянув на часы. Бонус стоял тут же, в первом ряду за ограждением, и за его спиной переживала и бесновалась толпа. Харис все время находился рядом с Китаем, изредка бросая ему:

— Взять его, Китай, фас его!

И лишь когда Крис, извернувшись, вдруг схватил Китая за переднюю лапу, Харис заволновался. Он бросил сигарету, которую все это время небрежно и неторопливо курил.

Бультерьер методично сжимал свои страшные челюсти, и Алик с Харисом услышали, как затрещала кость. Крис перемалывал лапу алабая. И Китай впервые за все время боя подал голос — он заскулил от невыносимой боли и заметался по арене, пытаясь высвободить лапу.

— Хорошо, малыш!! Лапу, лапу! Взять его! — Алик обезумел от радости, и вся толпа тоже всколыхнулась, заорала десятками глоток:

— Мочи его!!

Харис мгновенно почувствовал, что состояние его собаки переменилось — теперь алабай не очень-то желал продолжать бой, он хотел только одного — освободиться от этой невыносимой, рвущей его плоть боли.

Бонус замер на месте, впившись взглядом в Криса. Бультерьер был уже коричнево-розовым от крови и грязи. Он оглянулся, и волна какого-то злого торжества нахлынула на него: толпа как всегда была на стороне того, кто сильнее в данный миг. Еще пару минут назад бультерьер был для них жалкой тряпкой, которую мотает в своих челюстях могучий алабай. Теперь же, когда Китай завыл от боли и беспорядочно заметался по арене — он был предан позору.

— Мочи большого!

— Буля, молодец, мать твою!

— Давай, дави его!

Арена была уже покрыта кровью. Китаю удалось-таки вырвать лапу из челюстей бультерьера. Теперь он не мог опираться на нее — она была безнадежно сломана, и кажется, болталась только на сухожилиях. Похоже, алабай, который привык убивать собак почти сразу же, перерезая артерии длинными клыками, был обескуражен выносливостью и упорством этого бультерьера. Он потерял реакцию, он просто устал, он не мог справиться со страшной болью в сломанной лапе. Маленькие его глазки помутнели. Из пасти с хрипом вырывалось дыхание, и разбрызгивалась по густой шерсти розоватая пенистая слюна. Несколько раз он промахнулся, и теперь пытался подставить бультерьеру плечо или спину. Но Крис целился именно в его горло. Он казался заведенной механической игрушкой. Его атаки не слабели.

Голова Криса, исполосованная клыками алабая, сочилась сукровицей и кровью. Один глаз заплыл, и было непонятно, цел ли он вообще. На шее зияла глубокая рана.

Бонус внутренне подобрался, чувствуя, как сладко замирает сердце в каком-то неясном, почти первобытном восторге. Неужели этот бультьерьер все же замочит алабая? Бонусу было приятно видеть бледное, испуганное лицо Хариса. Он оглянулся:

— Эй, Ухо, поди скажи ребятам, чтобы приготовили глюкозу. Этот буль теряет слишком много крови. Как бы копыта не откинул.

— Туда ему и дорога, гаденышу, — злобно пробормотал Ухо, но послушно пошел выполнять указание своего шефа.

Прошло еще с десяток томительных минут. И вновь ситуация неожиданно переменилась. На сей раз Китай схватил Криса за горло. Это был отчаянный бросок, который мог или спасти, или погубить алабая, силы которого таяли с каждой секундой. И ему удалось сомкнуть слабеющие челюсти на горле бультерьера! Полувздох-полустон пронесся в толпе, и все словно оцепенели.

…Крис уже не ощущал собственного тела. У него уже не было лап, не было ушей, не было глаз, не было спины, даже головы и горла уже не было… Осталось только одно громадное и все расширяющееся сердце, которое билось с оглушительным грохотом, и все надувалось и надувалось в огромный черный шар, который вот-вот лопнет, и взрыв этот принесет наконец желанное освобождение. Его широко открытый единственный глаз уже не видел ничего. В какую-то долю секунды Крису вдруг стало безумно хорошо, его шарообразное сердце взорвалось восторгом — это руки его Мамы, его хозяйки обхватили его голову! Вот он прижался к ней, ощущая ее запах… Ее голос звал его: «Кристи! Кристи! Кристи!»

В этот миг Крис умирал: ни единого кубика воздуха не осталось в его легких.

Но в эту же самую секунду силы почти оставили алабая, тем более, что он ощутил своими челюстями легкую дрожь агонии и тут же ослабил хватку.

КРИСТИ! Сейчас, сейчас! Он только освободится и бросится к ней!

Ведь он жив, он дышит, он слышит! Он заглотил сладкий и пьянящий воздух — как крокодил заглатывает свою жертву после долгой и изнурительной охоты, извернулся и в следующую секунду его челюсти сомкнулись на мохнатом горле алабая. Они сомкнулись, безжалостно разрывая аорту…

— А-ах! — пронеслось над толпой, и вся она, как одно огромное темное существо, наползла на арену со всех сторон, сметая своей тяжестью деревянные перила.

— Он его уделал!! — голос Алика сорвался на фальцет.

Бонус посмотрел на Хариса. И словно, почувствовав его взгляд, Харис медленно повернул к нему белое, как бумага, лицо и поднял глаза, мерцающие неподдельной ненавистью.

Его алабай издавал последние хрипы.

«Если он сейчас попросит спасти собаку… мы ему, пожалуй, поможем…» — подумал Бонус. И тут же понял, что Харис ничего у него не попросит.

— Готов!! — закричал кто-то.

Харис поднялся с корточек, и не оглядываясь, стал выбираться из круга. Толпа безмолвно расступалась перед ним.

Бонус очнулся как от наваждения. Что же там с Крисом? Он вовсе не хотел терять эту собаку. Этот пес прославит его бои…

Алик с трудом отодрал Криса от уже мертвого алабая. Весь разорванный, весь истекающий кровью, бультерьер как заведенный рвался к поверженному врагу.

— Алик! Быстро под систему его! И хирурга давайте. Быстро!

Бонус вытащил сигарету и с наслаждением затянулся. Он медленно направился к темно-синему джипу Хариса.

Сидя в машине, Харис пересчитывал баксы. Пять аккуратных стопочек новеньких хрустящих стодолларовых бумажек. Ему было не жаль их. Ему было не жаль и Китая. Он вспомнил вдруг, как сидел в прокуренной старой юрте хитрого старого пастуха-туркмена и пил с ним водку, выторговывая у него за тысячу баксов толстого, желтоватого щенка, похожего на белого медвежонка. Пастух долго ломался и не хотел продавать щенка, хотя для него это были огромные деньги. Потом старик окончательно опьянел и сдался.

Потом Китай принес Харису много бабок. Но гордость обладания самой сильной собакой в городе была для Хариса дороже всех этих денег. И вот какой-то буль-полукровка все разрушил. Бонус вместе со своим булем сегодня унизил его. Поимел его!

Вчера у него был самый лучший пес. А сейчас там, на арене валяется лишь мертвая куча дерьма…