На грани

«Очень скоро мы дойдем и до твоих фотографий», – часто повторял ее отец, когда открывал страницу с довольно неинтересной фотографией ее матери в вечернем платье. Однако ему эта фотография очень нравилась. У матери был ужасно сентиментальный вид, который Шейла слишком хорошо знала. Когда она была еще ребенком, ей было странно, что ее отец влюбился в мать. Ей казалось, что та, которой мужчины дарят свою любовь, должна быть темноволосой, таинственной и очень умной, а вовсе не самой обыкновенной женщиной, постоянно, без всякого повода раздраженной и просто исходящей злостью, когда кто-то опаздывал к обеду.

Свадьба: победная улыбка матери – эту улыбку Шейла тоже прекрасно знала, она видела ее на лице матери каждый раз, когда та добивалась своего, что происходило практически всегда, – и совершенно иная улыбка ее отца, не победная, а просто счастливая. Подружки невесты, в давно вышедших из моды платьях, которые делали их еще толще – должно быть, мать специально выбрала именно таких, чтобы никто не мог затмить ее; шафер, друг отца по имени Ник, не такой красивый, как отец. На другой фотографии, где он снят на борту корабля в группе офицеров, он намного привлекательнее, а на этом снимке у него скучающий и высокомерный вид.

Медовый месяц, первый дом, появление на свет Шейлы, ее детские фотографии, ставшие частью ее жизни: она на колене у отца, у него на плечах – вся ее жизнь вплоть до Рождества прошлого года. «Эти фотографии могли бы стать и моим некрологом, – подумала она, – ведь мы вместе составляли этот альбом. В нем – снимки, которые мы сделали, когда в последний раз фотографировали друг друга: на моем – я стою в снегу, а на его – он улыбается мне из окна своего кабинета». Она опять заплакала. Это были слезы жалости к самой себе. Но она должна жалеть не себя, а его. Где этот вечер, когда он, почувствовав, что ей скучно, отодвинул альбом? Они как раз обсуждали их любимые занятия. Он сказал ей, что она слишком мало внимания уделяет физическим упражнениям.

– Мне хватает физических упражнений в театре, – ответила она, – когда я изображаю других.

– Это не одно и то же, – не согласился он. – Иногда ты должна побыть в одиночестве, вдали от вымышленных и настоящих людей. Вот что я тебе скажу. Когда я поправлюсь и встану с постели, мы втроем поедем в Ирландию на рыбалку. Твоей маме это тоже пойдет на пользу, да и я не сидел с удочкой целую вечность.

В Ирландию? На рыбалку? Под воздействием присущего юности эгоизма она отнеслась к этому предложению довольно прохладно: эта поездка нарушит все ее планы, связанные со спектаклями в театре. Надо перевести разговор в шутку и как-то отговорить его.

– Маме твое предложение придется не по вкусу, – сказала Шейла. – Она с большим удовольствием отправилась бы на юг Франции к тете Белле. (Белла – это сестра ее матери. У нее была вилла на мысе Эйль.)

– Позволю себе заметить, – улыбнулся он, – что это не способствовало бы моему выздоровлению. Разве ты забыла, что я наполовину ирландец? Родина твоего дедушки – графство Энтрим.

– Я не забыла, – ответила она, – но дедушка давным-давно умер и похоронен при церкви в Суффолке. Так что хватит про твою ирландскую кровь. У тебя там даже друзей нет, не так ли?

Он ответил не сразу:

– Там есть бедняга Ник.

Бедняга Ник… Бедняга Манки Уайт… Бедняга Панч… Она уже запуталась в этих друзьях и собаках, которых никогда в жизни не видела.

– Ты имеешь в виду своего шафера? – нахмурилась она. – А мне почему-то казалось, что он умер.

– Он похоронил себя в глуши, – коротко ответил он. – Несколько лет назад он попал в страшную автомобильную аварию и лишился одного глаза. С тех пор он живет как отшельник.

– Да, печально. И поэтому он никогда не присылает тебе рождественские открытки?

– Отчасти… Бедняга Ник… Очень храбрый, но не в своем уме. Он на грани помешательства. Я не смог рекомендовать его на повышение, и с тех пор, боюсь, он имеет на меня зуб.

– Тогда ничего удивительного. Я так же отнеслась бы к тому, что мой близкий друг не помог мне.

Он покачал головой.

– Дружба и служба – это совершенно разные вещи, – проговорил он. – Для меня долг всегда был на первом месте. Ты принадлежишь к другому поколению, поэтому тебе трудно понять меня. Уверен, тогда я поступил правильно, однако это не доставило мне удовольствия. Он был ужасным задирой и мог стать причиной очень больших неприятностей. А мне не хотелось взваливать на себя ответственность за то, что с ним могло бы случиться.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Да так, – ответил он, – тебя это не касается. Как бы то ни было, это – дело прошлого. Но иногда мне очень хочется…

– Чего, дорогой?

– Еще раз пожать ему руку и пожелать удачи.

Они перевернули еще несколько страниц, и вскоре после этого Шейла зевнула и лениво обвела глазами комнату, а ее отец, почувствовав ее скуку, сказал, что решил вздремнуть. Выражение скуки на лице дочери не может вызвать сердечный приступ, который приведет к смертельному исходу… А вдруг ему приснился кошмар, и в этом кошмаре была она? Или он вспоминал былые дни, и ему представилось, что он на том тонущем корабле и рядом с ним и бедняга Манки Уайт, и Ник, и все те, кто утонул, и она сама каким-то образом оказалась в воде? Известно, что во сне различные события накладываются друг на друга и, подобно снежному кому, обрастают все новыми и новыми деталями. Это все равно что налить слишком много масла в часовой механизм: в какое-то мгновение стрелки остановятся, и часы перестанут отсчитывать время.

Кто-то постучал в дверь ее спальни.

– Войдите, – крикнула она.

Это была сиделка. Даже в ночной рубашке она продолжала выполнять свои профессиональные обязанности.

– Я хотела узнать, в порядке ли вы, – прошептала она. – Я заметила, что из-под двери пробивается свет.

– Спасибо. Все хорошо.

– Ваша мама спит. Я дала ей снотворное. Она все переживала, что завтра суббота и вряд ли получится до понедельника поместить объявление в «Тайме» и в «Телеграф». Она так хорошо держится.

Не скрывается ли в ее словах упрек за то, что Шейла не додумалась взять на себя все эти хлопоты? Было бы удобнее, если бы отец умер завтра, не правда ли? Вслух Шейла спросила: