Страница 1 из 21
Отец, должно быть, спал около десяти минут. Не больше. Незадолго до этого, чтобы немного его развлечь, Шейла принесла из кабинета альбом со старыми фотографиями, и они довольно долго вдвоем рассматривали их и весело смеялись. Казалось, он чувствует себя гораздо лучше. Сиделка отпросилась на вечер и отправилась погулять, оставив своего пациента на попечение его дочери. А сама госпожа Моней села в машину и уехала в деревню к парикмахеру. Доктор заверил их, что кризис миновал. Больной нуждался лишь в отдыхе и покое.
Шейла стояла у окна и смотрела в сад. Она останется дома и будет здесь жить столько, сколько понадобится отцу. В самом деле, ну разве может она покинуть его, если его состояние вызывает какие-либо сомнения. Только вот вопрос: если сейчас она откажется от предложения Театральной группы сыграть главную роль в серии шекспировских пьес, такой шанс может никогда больше не подвернуться. Розалинда… Порция… Виола – роль Виолы самая интересная. Тоскующее сердце скрыто под покровом притворства, обман, придающий всей интриге особую пикантность.
Она непроизвольно улыбнулась и, подражая Цезарио, заправила волосы за уши и наклонила голову, положив одну руку на бедро. Внезапно ее внимание привлек какой-то шум, раздавшийся со стороны кровати. Обернувшись, она увидела, что ее отец пытается сесть. Он пристально смотрел на нее, в его глазах отражались ужас и недоверие. Он выкрикнул:
– О, нет… О Джинни… О Господи!..
Шейла подбежала к нему и принялась успокаивать:
– В чем дело, дорогой, что случилось?
Но отец пытался оттолкнуть ее, тряс головой. Вдруг он откинулся на подушки, и Шейла поняла, что он мертв. Зовя сиделку, Шейла выскочила из комнаты, но потом вспомнила, что та отправилась гулять. Сиделка могла уйти довольно далеко от дома. Шейла бросилась вниз, надеясь найти мать, но дом был пуст, двери гаража распахнуты настежь – ее мать, должно быть, куда-то уехала. Почему? Зачем? Она не предупреждала, что куда-то собирается. Шейла схватила телефонную трубку и дрожащей рукой стала набирать номер доктора. Раздался щелчок, и записанный на пленку безжизненный механический голос доктора произнес: «Говорит доктор Дрей. Я буду отсутствовать до пяти часов. Оставьте ваше сообщение. Начинайте после…» Тут послышался прерывистый сигнал, точно такой же, как в справочной времени, где похожий механический голос говорит: «Третий сигнал соответствует двум часам, сорока двум минутам и двадцати секундам…»
Шейла швырнула трубку и принялась судорожно перелистывать телефонный справочник, разыскивая номер коллеги доктора Дрея, молодого человека, только недавно начавшего работать на участке. Она еще ни разу с ним не встречалась. Ей повезло: в трубке раздался женский голос. Послышался детский плач, кто-то громко включил радио, и женщина потребовала, чтобы ребенок замолчал.
– Говорит Шейла Моней из Уатгейта, Грэт Марсден. Пожалуйста, попросите доктора побыстрее приехать. Мне кажется, мой отец умер. Сиделка ушла, и я одна в доме. Я не могу найти доктора Дрея.
Ее голос дрогнул. Поспешные и полные сочувствия слова женщины: «Я немедленно сообщу обо всем своему мужу» отняли у нее последние силы, и, повесив трубку, она бросилась наверх, в спальню. Отец лежал в том же положении, выражение ужаса так и не исчезло с его лица. Она подошла и, встав на колени возле кровати, поцеловала его руку. По ее щекам текли слезы. «Почему? – спросила она себя. – Что случилось? Что я сделала?» Наверняка он вскрикнул не от боли – ведь он назвал ее ласкательным детским прозвищем. Скорее, в его возгласе звучало осуждение, как будто она совершила какой-то ужасный поступок, подорвавший его доверие к ней. «О, нет… О Джинни… О Господи!..» А потом, когда она подбежала к нему, он попытался оттолкнуть ее от себя – и умер.
«Я не вынесу этого, не вынесу, – подумала она. – Что же я сделала?» Она поднялась и подошла к открытому окну. Слезы застилали глаза. Она оглянулась на кровать, но теперь там все было иначе. Отец больше не смотрел на нее. Он был недвижим. Он был мертв. Момент истины канул в вечность, и ей никогда не суждено узнать, что же произошло. То, что случилось, было «тогда», оно принадлежало прошлому, другому временному измерению. В настоящем же было «теперь», оно являлось частью будущего, в котором отцу не осталось места. Теперь настоящее и будущее были лишены для него какого-либо смысла – как пустые места в валявшемся рядом с кроватью альбоме с фотографиями. «Даже если он, как это часто случалось, догадался, о чем я размышляла, – подумала Шейла, – это вряд ли могло до такой степени разволновать его. Он знал, что мне хочется сыграть эти роли в Театральной группе. Он всегда поддерживал меня и был рад этому. И я вовсе не выжидала удобного момента, чтобы оставить его… Почему у него на лице отразился такой ужас, недоверие? Почему? Почему?»
Она стояла у окна и наблюдала, как внезапные порывы ветра развеяли покрывавшие ковром всю лужайку осенние листья, и они, подобно птицам, кружась, разлетались в разные стороны, а потом, покачавшись, медленно опускались на землю. Эти листья, бывшие когда-то набухшими почками, а потом – зеленым одеянием деревьев, умерли. Деревья отреклись от них, и они стали игрушкой для бездельника ветра. Когда солнце, которое, освещая лужайку, превращало ее в сверкающий золотом ковер, садилось и наступали сумерки, листья теряли свой блеск и становились сморщенными, тусклыми и сухими.
Шейла услышала, что подъехала машина. Она вышла из комнаты и остановилась на лестничной площадке. Но это был не доктор – вернулась ее мать. Она вошла в холл, снимая на ходу перчатки. Ее волосы были уложены в высокую прическу и обильно политы лаком, от чего стали жесткими и сверкали. Не подозревая о том, что за ней наблюдает дочь, она задержалась возле зеркала и принялась поправлять выбившийся локон. Потом она достала из сумочки помаду и подкрасила губы. Стук, прозвучавший со стороны двери в кухню, заставил ее повернуть голову.
– Это вы, сестра? – позвала она. – Как насчет чая? Мы все вместе могли бы попить чаю наверху.
Она опять взглянула на свое отражение в зеркале, вскинула голову и вытерла излишки губной помады салфеткой.