Страница 45 из 55
Небо постепенно затягивало, начал накрапывать редкий дождик. Президент с удовольствием подставил лицо этому забытому душу. Со времен юности не было такого развлечения. Он немножко промок, поскольку вышел без плаща, конечно. Но кто же в Темпограде ходит с плащом? Президент промок и чуточку размяк. Не следовало ему размякать перед жесткими разговорами в Академии.
Академия поразила его суетой. Все спешили, в коридорах бежали, громко перекликаясь. «Какая бестолковая нервозность! — подумал президент. — Так же нельзя ничего обдумать, нельзя чужую мысль понять. Видимость деятельности!» Потом до него донеслось: «Берегите секунды! Темпограду секунды дороги!»
Ах вот как, значит, из-за них суетятся так! Лучше бы дело делали.
Приняли его сверхрадушно, даже радостно. Не Ван Тромп, тот вообще не был способен к эмоциям. Но в кабинете его оказался лингвист, тот самый, который читал лекции по тоитологии и выделил Льва среди студентов, свел с Клактлом, привез в Космоград. Президент узнал своего учителя сразу — те же кудри с проседью, те же пышные усы. Тогда они казались такими внушительными, теперь — наивно-манерными. Сам лингвист, конечно, не узнал своего бывшего ученика, обратился к нему с чрезвычайной почтительностью, а узнав, пришел в восторг, порывался обнять, но не посмел, все всплескивал руками, ахал:
— Ах, как быстро время идет в вашем Темпограде! Ах, всего лишь месяц назад!.. Неужели вы тот самый, чернявый, с длинной шеей! Ах, ах!..
Ван Тромп слушал молча, невыразительно поглаживая бакенбарды. Он просто не запомнил юного переводчика.
— Ах, время, время! Как меняются люди!
Январцев сам прервал эти затянувшиеся восклицания:
— Время идет, действительно. Темпограду дороги минуты. Давайте займемся делом, Ван Тромп. Город простаивает, точнее, будет простаивать вскоре, уже сейчас работает вполсилы, разменивается на второстепенные дела. С первого дня мы ведем дискуссию, что такое Т-град: Город-гостиница, Город-лаборатория, Город проектов, Город скорой помощи?
— Все понемножку, — сказал Ван Тромп. — Но, видимо, главное — скорая помощь. Мы же связали вас с неотложной медицинской помощью. Город консультантов, Город-консилиум, такое направление вас не устраивает?
— Нет, не устраивает, — отрезал Январцев. — Наука на подхвате, так по-вашему? Подпорка для практики, только и всего? Поймите: мы можем идти в сотни раз быстрее, можем уйти в сотни раз дальше. Город-разведчик, вот что такое Т-град. А вы отзываете разведку, тормозите движение в будущее, нам, разведчикам, предлагаете место в обозном госпитале.
— Разведка не должна отрываться от армии, — возразил Ван Тромп. — Разведка без главных сил обречена на гибель.
— Не должна отрываться? Но если путь расчищен, армия же может ускорить шаг.
— Вопрос в том, может ли ускорить? И надо ли ей ускорять? И даже хочется ли?
— Кому не хочется? Армии или штабу — Академии Времени? Или знаменитому поэту Русанову, которого Академия нашла самым подходящим выразителем настроений сибаритов от науки?
Ван Тромп наконец обиделся:
— Вы сами сказали, что темпоградские минуты дороги. И тратите их на спор с одним штабным сибаритом. Тогда обращайтесь к армии. Но, по-моему, вы уже обратились… через газету.
Январцев не отступал:
— И с армией буду говорить, и со штабом хочу говорить. Неужели вы, ученые, не понимаете, что Темпоград открывает новые горизонты? Мы предлагаем человечеству пересесть с телеги на самолет. Каждый увидит больше, каждый успеет больше, каждый проживет несколько жизней в разных веках. Стоит потрудиться, чтобы жизнь была содержательнее?
Но и Ван Тромп стоял на своем. Единственно, чего добился Январцев: на послезавтра был созван совет Академии.
— Раньше не получится, — сказал Ван Тромп. — Мы размножим ваши материалы, каждому надо прочесть и обдумать. Без обдумывания будут пустые словопрения.
Январцев не мог не согласиться. В Темпограде принято было думать неторопливо. Думали неторопливо, чтобы Земля могла действовать решительно.
— А вы пока отдыхайте, отдыхайте, — заключил Ван Тромп со снисходительной благожелательностью в голосе. Будучи очень уравновешенным человеком, он на всех взволнованных взирал с участливой жалостью, как взрослый на упавшего и ободравшего коленки ребенка. — Отдохните. Где вы остановились? У нас великолепная гостиница на Оке. Леса вокруг… земляника, грибы, Для белых рановато, но есть маслята и весенние опенки. День, правда, дождливый, но обещают, что распогодится.
— Нет, я в Москву слетаю, к жене. — Он с сомнением посмотрел на ручной видеофон, не без труда вспомнил свой юношеский номер. Переключать? Ладно, обойдется. Время раннее, вероятно, Жужа еще в постели.
Давно был он тут, давно, но все осталось, как прежде, в юности, пять недель тому назад. Он сел в глайсер, нарочно выбрал фисташковый с вмятиной, занял место у окошка, кажется, того самого, где сидел, с потрясенными тоитами. Увидел сверху желтое здание, похожее на букву Т, озеро с просвечивающим дном, россыпь коттеджей на берегу, строящийся мост через Оку, все еще недостроенный. Узнал комбинат выращивания мяса, институт генной инженерии, радиообсерваторию, полюбовался горой для лыжников, самой большой в мире искусственной горой. 5770 метров, круглое лето снега!
Все на месте, все как прежде.
И правда, Жужа еще не вставала, встретила его в постели. Не потому, что была больна, а потому что берегла себя. Жужа лежала с утра до вечера и прислушивалась к самочувствию: мерила температуру и давление, щупала пульс и живот. Добросовестно и истово Жужа делала общественно полезное дело: растила в себе ребенка, будущего гражданина. И ей очень нравилось, что это важное дело можно делать дома, со вниманием к себе. Она и внимала, и была полна сознания собственной значительности. И это сознание поддерживали в ней мать — теща президента, две тетки — сестры матери и бабушка, не отходившие от постели. Встревоженными голосами они расспрашивали о сне, аппетите и капризах будущей матери, обсуждая, какое кушанье может повредить, а какое не повредит будущему наследнику(це) президента.
С ходу Жужа осыпала Льва упреками. Почему он ее забросил, почему так долго не приходил, почему не пришел сразу, почему она, в ее положении, на четвертом месяце, вынуждена сама, выбиваясь из сил и рискуя здоровьем ребенка, все обеспечивать. И тут же продиктовала список поручений: заказать, достать, привезти, встретиться, передать, узнать, договориться…
Разновременность еще не стала привычной. Хотя Жужа знала, что прошло много дней, но она не была сильна в арифметике и не сразу поняла, что муж ее старик. Сколько же ему лет — пятьдесят, шестьдесят, семьдесят? И опять посыпались упреки: как же он посмел довести себя до старости? Эгоист — растратил все годы на свою излюбленную науку, совсем-совсем не думал о семье. Ни капельки любви, ни крошечки ответственности! У ребенка не будет отца, вместо отца — ветхий дедушка. А кто будет заботиться о ней сейчас, когда она так нуждается в уходе?
Президент слушал со сложным чувством стыда и раздражения. Любовь к Жуже давно угасла, с годами прошла и обида. Жужа превратилась в умильное воспоминание молодости, окутанное сладкой дымкой. Но сейчас это воспоминание развенчивало себя, да еще и предъявляло претензии. Президент подавил в себе протест, стыдя самого себя за бесчувствие. В конце концов, это его жена, мать будущего ребенка. О ребенке он обязан заботиться, хочет и будет заботиться. Он даже ощутил в себе прилив отцовских чувств. Хорошо бы родился сын — продолжатель дела, хоть и Суссанович, но Январцев. Сыну он с радостью передал бы эстафету идей — темпоскафы, футуроскопы, хроноскопы… все оси, уходящие в туманную бесконечность. А Жужу не переделаешь, какая есть, такая есть. Жалко только, что дети растут так медленно. Взять его в Темпоград? Но это не поможет — сын будет взрослеть, а президент стариться в равных темпах. Нет уж, пусть растет на Земле, как все дети. И президент добросовестно записал все поручения Жужи, необходимые и нелепые, прикидывая в уме, успеет ли он все выполнить в промежутках между деловыми встречами.