Страница 44 из 55
И это возражение президент предвидел, обдумал контрвозражение. Да, выигрыша здесь вроде бы нет, но только с точки зрения стороннего наблюдателя, какого-нибудь марсианина. Это для него пройдет сто лет, а в Т-городах пройдет сто веков, а в Т-городах второго порядка — десять тысяч веков. Жители Земли получат сотни и тысячи веков беспрепятственного развития. У них сменятся тысячи и тысячи поколений, прежде чем понадобится искать другой путь развития. Есть время придумать.
«Теградизация или деградация?» — так называлась статья известного нам Олега Русанова.
Начиналась она сочным описанием раннего утра: щебет пташек в полутьме, косые лучи солнца, сверканье янтарных и бирюзовых росинок на листве. К сожалению, невозможно привести целиком это введение, поскольку литературный стиль конца XXI века с его многочисленными эсперантизмами и грамматическими упрощениями нам показался бы рубленым, невнятным и просто малограмотным. Приходится переводить, как и всюду в этой книге, на язык XX века.
«И вот, представьте себе, — писал поэт, — нашелся человек, который хочет отнять у нас всю эту красоту. Люди, братья, прощайтесь с ночью и утром, с восходами и закатами, со смолистыми борами, плеском морских волн и величием гор. Отныне вас поселят в затхлых клетках под мутным куполом, вы будете дышать безвкусным воздухом, пропущенным через десяток фильтров, купаться в отфильтрованной не очень мокрой воде, питаться безвкусной смесью белково-витаминных ингредиентов. Вы будете сидеть в душных комнатах до полного обалдения пять или десять лет, все лучшие годы, а потом вас выпустят на природу по графику, как получится — поздней осенью, или в весеннюю распутицу, или в самый мороз, выпустят в дикие дебри утомленных, изнеженных, неприспособленных, чтобы, испугавшись свежего воздуха, вы, простуженные, опрометью бежали добровольно в свои казематы и тут же, как дети, садились за парты, потому что, пока вы мокли и мерзли, прошло двадцать, пятьдесят или сто лет, жизнь ушла вперед, и все ваши знания не стоят ничего. И вы будете лихорадочно переучиваться, опять работать до обалдения, обалдевши, выскакивать на мороз или слякоть, чтобы еще раз потерять здоровье и опыт.
Для чего же такие мученья, люди? Во имя прогресса, оказывается. Но что же такое этот пресловутый прогресс, которому нас заставляют молиться уже три столетия со времен Уатта и Ползунова? Поэт сказал: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». Но человек, оторванный от природы, рушится. Рушится его здоровье, рушится духовное «я», потому что без природы не будет искусства; цветы не расцветают в чахлых комнатах и не расцветают художники. Человек расчеловечивается, если ему оставлено только одно: ученье и переучивание. Да и ученье-то однобокое: техницизированное, дистиллированное.
Признаюсь, в свое время я без всякого интереса встретил сообщение о торжественном открытии Темпограда, не восторгался, читая ликующие депеши о вивисекциях над людьми и временем. Но сейчас я удовлетворен, я очень доволен проделанным опытом. Опыт показал, что психика людей, вырванных из нормальной обстановки, не может оставаться нормальной. Темпоград существует всего полтора месяца и уже породил людоедскую, не боюсь этого определения, людоедскую идею. Арифмометр, созданный для срочных подсчетов, вообразил, что все мы обязаны стать арифмометрами. Угроза высказана вслух, и вывод можно сделать — естественный и единственно разумный: опасный опыт следует прекратить немедленно, Т-град закрыть завтра же, лучше — сегодня, проекты его уничтожить и в архивах не хранить копии…»
Под всем этим стояло:
«…Оставляя на совести авторов полемическую запальчивость, редакция просит внимательно отнестись…» и т. д.
Президент привстал, приложив руку к сердцу. Красные пятна выступили на его щеках.
— Какая дремучая тупость! Какая безнадежная леность мысли! Я должен ехать туда… завтра… сейчас… сию секунду…
Он сделал шаг-другой к двери. Послышался стук… Что-то тяжелое свалилось на пол.
— Что с вами? Что с вами? Доктора скорее! Президент умирает!
Крик секретарши раздражал. Болела голова и лицо… Президент провел рукой по лицу, увидел свою ладонь, алую от крови… и потолок почему-то над ладонью.
— Не кричите, — прошептал он. — Жив я… пока что…
21. В НОРМАЛЬНОМ ВРЕМЕНИ
Президент Январцев прибыл в Большой мир 29 июня около семи утра. Роковую газету он получил в пять часов ровно и два часа после этого — темпоградский месяц — вылежал в больнице. Лежал на спине, лежал на правом боку, — на левый не поворачивался, чтобы сердце не утомлять, — тупо смотрел на узоры обоев и думал, думал, думал…
Все об одном: почему мир не понял его?
Именно целый мир, а не один только поэт Русанов, заносчивый мастер словес. Ведь и инженер и экономист, хотя и высказывались в сдержанном тоне, тоже подыскивали возражения. В сущности, и газета косвенно поддержала оппонентов, поставив их расплывчатые рассуждения на одну доску с обоснованным расчетом президента Январцева, объявив цифры и болтовню равноправными в дискуссии.
Может быть, такова позиция и Академии Времени? Почему Ван Тромп и другие уклонились от выступления? Почему из всей семерки высказался только Русанов? Значит, прочие согласны?
— Потому что они отстали, — говорил себе президент. — Для них основание Темпограда — наипоследнейшее достижение науки, а у нас прошло пятьдесят рабочих лет, эпоха в науке. Они как бы астрономы 1957 года, восхищенные младенческим писком первого искусственного спутника, а мы уже ветераны третьего тысячелетия, у нас фотоальбомы Нептуна и Плутона на полках, для нас и следы людей на пыльных тропинках далеких планет — славное прошлое. Темпоград ушел вперед на полвека, Темпоград — будущее Земли, мы можем и обязаны это объяснить нашим научным предкам.
С таким настроением Лев Январцев и прибыл в Большой мир — прибыл промывать мозги псевдоровесникам.
Обратный путь был не так труден: ни длительной разновременности, ни парилки, ни озноба. Астронавтов и темпонавтов теперь одинаково обматывали золотой лентой. Считай до двадцати, миг… дыхание захватывало, и тут же ленты начинали сматываться, освобождая ноздри, губы и веки. Путешественник открывал глаза… и видел обширный вокзал при Академии Времени.
Знакомый зал с овальным окном во всю стену, за которым виднелся игрушечный город, увенчанный часами со стрелками. Тот же сутуловатый дежурный, похожий на тоита, распоряжался перед окном. Ему помогала та же толстуха, в том же комбинезоне с лямками, спадающими с плеча.
То же, то же, такое же! Тот же коридор с черно-голубым кафелем, складывающимся в узоры и буквы. Правда, надписи иные на обратном пути: «Поздравляем с прибытием в родное время!», «Спасибо за плодотворный труд!», «Спасибо за выполненные обещания!»
За коридором тот же лифт, выбрасывающий людей на ту же плоскую крышу. На ней то же аэротакси с шахматными поясками. Лев прилетел на фисташковом, как сейчас вспоминается. Клактл, вылезая, ударился о крыло, вмятину оставил. Вот как раз фисташковый с вмятиной. Неужели тот самый? Вмятину не выправили. Замерли, застыли!
Потому-то здешние академики и не воспринимают идею Январцева. Не проснулись, в прошлом веке дремлют.
Ничего, президент встряхнет их.
Как все забегали, как засуетились, когда он ворвался в дежурную Академии! «Гость из Темпограда! Сам президент! Немедленно созвать совет! Немедленно вызвать Ван Тромпа! Звоните, летите!» Но все равно Ван Тромп ночевал в Москве, прилететь должен был к девяти, волей-неволей приходилось начинать с ожидания — ждать целых два часа — темпоградский месяц! Возмущенный гость не захотел сидеть в кабинете, вышел прогуляться… на свидание с настоящей рекой. С юности не видал реки.
С Оки сползал утренний туман. Уже таял, только над затонами стояла молочная дымка. На белесом зеркале воды проступали нахохлившиеся силуэты любителей рыбной ловли, как бы неживые, неподвижнее черных кустов. В небе, наливающемся голубизной, нарождались облака, пухлые и розоватые, похожие на взбитые подушки и на торт безе. Президент провожал их глазами, вдыхал сырой некондиционированный речной воздух (удовольствие, недоступное для темпоградца) и думал, что, пожалуй, не стоит так уж экономить территорию, проектируя Т-города. Надо прихватывать полновесные куски природы с хорошим дремучим лесом, с приличным озером и умеренно топким болотом, усаженным бархатистыми камышами. Жалко, что реку не включишь в темпозону: не хватит места для истоков, притоков, устья и площади водосбора. А облака? Имитировать их, что ли? Светом рисовать на слишком однообразном небе Темпограда? Специальных художников приглашать, чтобы сочиняли облачные узоры?