Страница 19 из 88
– Так ты тоже слышала эту историю про отравление? – спросила я, опередив ее.
Она кивнула.
– Но я этому не верю. Это было бы ужасно гнусно, а мой свекор, я знаю, очень хороший человек. И все же я думаю, что слышала именно привидение. Наверное, это был призрак старшего брата, которого они называют дядей Джоном.
– Зачем же ему расхаживать по дому в войлочной обуви? – изумилась я.
Какое-то время она молчала, а затем смущенно прошептала:
– Об этом здесь не принято говорить. Я обещала Джону, что никому не скажу… Он был сумасшедшим, полным идиотом, и они держали его под замком в этой комнате.
Такого я еще не слышала и внутренне содрогнулась.
– Ты уверена?
– Конечно. Он даже упоминается завещании старого мистера Рэшли, Джон мне рассказывал как старый мистер Рэшли, перед тем как умереть, заставил моего свекра поклясться, что он будет заботиться о брате, кормить его и поить. Говорят, что эта комната была специально построена для него, что она какая-то особенная, но почему – не знаю. А затем, видишь ли, он вдруг совершенно неожиданно умирает от оспы. Джон, Элис и Элизабет не помнят его, они тогда были слишком маленькими.
– Какая ужасная история. – Я вздохнула. – Налей мне еще вина, и забудем об этом.
Вскоре она ушла к себе, а ко мне вошла Матти, чтобы задернуть занавески на окнах. В тот вечер меня больше никто не беспокоил, но когда тени стали пугающе длинными, а во дворе заухали совы, мои мысли вновь обратились к безумному дяде Джону, сидевшему под замком в соседней комнате долгие годы, начиная со времени постройки дома, – узник духа, подумалось мне тогда: ведь сама я была узницей тела.
Однако неожиданные новости, которые я услышала на следующий день, вытеснили у меня на время из головы наше Джоанной разговор о таинственных шагах.
8
Следующий день выдался ясным, и я с утра вновь рискнула отправиться в своем кресле на прогулку в парк, а вернувшись к полудню домой, обнаружила, что за время моего отсутствия в Менабилли прибыла почта из Плимута и других мест и все домочадцы собрались в галерее и обсуждают военные новости. Элис, примостившись рядом с одним из окон, смотрящих в сад, читала вслух пространное письмо от Питера.
– Сэр Джон Дигби ранен, – сообщила она, – и осадой теперь руководит новый командующий, который тут же взялся за дисциплину. Бедный Питер – теперь ему будет не до соколиной охоты и пирушек, придется воевать всерьез, – и, покачивая головой, она перевернула листок, исписанный небрежными каракулями.
– А кто же теперь командует ими? – спросил Джон, который как всегда занял свой пост рядом с моим стулом.
– Сэр Ричард Гренвиль, – ответила Элис.
Мери в это время не было в галерее, а так как она единственная в Менабилли знала о моей давней несбывшейся любви, я не смутилась, услышав, как произнесли это имя, с удивлением отметив про себя, что чаще всего мы краснеем, когда другим становится за нас неловко.
Я уже поняла из нескольких фраз, оброненных Робином, что Ричард приехал в Корнуолл, намереваясь собрать войско и выступить в защиту короля, так что его нынешнее назначение можно было расценивать как повышение. К тому же, история о том, как он обдурил парламент и остался верен Его Величеству, стала широко известна и сделала его знаменитым.
– И что же, – вдруг услышала я свой голос. – Питер думает о новом командующем?
Элис сложила письмо.
– Как командиром он восхищается им, – ответила она, – но в остальном, боюсь, он невысокого мнения о Гренвиле.
– Я слышал, – вступил в разговор Джон, – что это человек, не слишком разборчивый в средствах, и если кто-то нанес ему обиду, он никогда этого не забудет и не успокоится, пока не отомстит.
– Говорят, – подхватила Элис, – что в Ирландии он был чудовищно жесток с местным населением, хотя некоторые утверждают, что это было оправдано. Но все же, думаю, он совсем не похож на своего брата.
Мне было странно слышать, как спокойно и бесстрастно обсуждают при мне характер моего возлюбленного, некогда прижимавшего меня к своей груди.
В это время к нам подошел Вилл Спарк, также с письмом в руке.
– Итак, Ричард Гренвиль назначен командующим в Плимуте, – сказал он. – Мне написал родственник из Тавистока, который сейчас находится у принца Мориса. Такое впечатление, что принц очень высокого мнения о его способностях, но, Бог мой, какой же это подлец!
Я внутренне вспыхнула, и во мне встрепенулась прежняя любовь и преданность Ричарду.
– Мы как раз о нем говорим, – заметил Джон.
– Вы знаете, что он сделал первым делом, вернувшись в Корнуолл? – продолжал Вилл Спарк, склонный, как все люди такого сорта, к злобным сплетням. – Я получил эти сведения непосредственно от своего родственника. Гренвиль поскакал прямиком в Фитцфорд, поместье своей жены, разогнал охрану, захватил имущество, управляющего бросил в тюрьму, а все деньги, собранные с арендаторов для его жены, забрал себе.
– А мне казалось, он развелся с женой, – сказала я.
– Он в самом деле развелся, – воскликнул Вилл, – и не имеет права ни на пенни из ее имущества. Но таков уж Ричард Гренвиль!
– Интересно, – произнесла я спокойно, – что случилось с его детьми?
– Могу вам сообщить, – ответил Вилл. – Дочь в Лондоне с матерью; есть ли у нее друзья в парламенте или нет – не могу вам сказать. А сын со своим домашним учителем находился в Фитцфорде, когда Гренвиль захватил поместье, и сейчас, судя по всему, он с отцом. Говорят, бедный парень его до смерти боится, и ничего удивительного.
– Не сомневаюсь, – сказала я, – мать, наверняка, вырастила сына в ненависти к отцу.
– Трудно предположить, – заметил Вилл, – что женщина, с которой обошлись так жестоко, как с этой бедняжкой, начнет расхваливать своего супруга.
В логике ему не откажешь, мне нечего было возразить, впрочем, как и всем остальным, кто резко отзывался о Ричарде, и я попросила Джона отвезти меня наверх в мою комнату, но день, который так хорошо начался, был бесповоротно испорчен. До вечера я пролежала в постели, сказав Матти, что никого не хочу видеть.
Прошло уже пятнадцать лет, как прежняя Онор была мертва и похоронена, но стоило произнести имя, которое лучше было бы вовсе забыть, и вдруг оказалось, что она жива, и былые чувства уже готовы выплеснуться наружу. Ричард в Германии или Ричард в Ирландии был слишком нереальным, чтобы вторгаться в мою повседневную жизнь. Когда я думала или мечтала о нем – а это случалось нередко, – то всегда вспоминала его таким, каким он был когда-то. Сейчас же, находясь всего в тридцати милях от нас, он ворвался в мое настоящее; теперь я должна была свыкнуться с мыслью, что о нем будут постоянно говорить, его будут обсуждать и осуждать, как сегодня утром это делал Вилл Спарк.
– Знаете, – сообщил он перед тем, как я поднялась к себе, – круглоголовые прозвали его «Шельма Ричард» и назначили награду за его голову. Отличное прозвище, очень подходит ему, даже собственные солдаты называют его так за глаза.
Я не слышала раньше этого слова и потому спросила:
– А что оно значит?
– Я полагал, мисс Онор, что вы не только знаток греческого и латыни, но владеете и немецким. – Вилл помолчал. – Это значит негодяй, – и он захихикал.
Да, мне было из-за чего расстроиться. Я лежала и вспоминала смеющиеся глаза, глядящие на меня сквозь ветки яблони, и жужжание пчел, и яблоневый цвет…
Пятнадцать лет… Сейчас ему должно быть сорок четыре, на десять лет больше, чем мне.
– Матти, – сказала я, пока она еще не успела зажечь свечи, – принеси мне зеркало.
Она бросила на меня подозрительный взгляд, сморщив свой длинный нос.
– Зачем это вам понадобилось зеркало?
– Это тебя не касается, черт побери.
Мы с ней постоянно препирались, но это ничего не значило. Она принесла зеркало, и я принялась внимательно разглядывать себя, так, как будто бы это делает незнакомый человек.
Я увидела свои глаза, нос, рот – они мало изменились, хотя лицо и пополнело за прошедшие годы, а кожа потеряла упругость от вечного лежания на спине. Под глазами уже наметились тонкие морщинки, оставленные там минутами страдания, когда мои ноги мучительно ныли. Я была бледнее, чем прежде. Единственное, что осталось таким же красивым, это густые блестящие волосы, гордость Матти, которая не ленилась часами расчесывать их. Вздохнув, я вернула ей зеркало.