Дух любви

– Мне почему-то кажется, что дождя завтра не будет, а отдохнуть в тени долины чертовски приятно, – тихо произнес он и, не оглядываясь, зашагал по дороге, пока она не потеряла его из вида.

Джозеф скатал кусок жевательного табака и сунул за щеку. А Филипп сказал, что ему пятьдесят. Проклятый дурак; да он чувствует себя на двадцать пять, на двадцать, моложе, чем когда-либо в жизни. Он закинул голову и рассмеялся. Как хорошо вернуться в Плин.

– просвистел он и помахал рукой старику, склонившемуся над садовой калиткой. Он был молод, молод…

Наутро Джозеф проснулся со странным чувством в сердце. Он вскочил с кровати и сам поразился нетерпению, с которым откинул штору, чтобы взглянуть на голубое небо над головой и определить направление ветра. Но тут-же вспомнил ЭнниТабб и обозвал себя болваном, хотя, надо признать, не без удовольствия.

Джозеф пел, одеваясь у открытого окна. Его вдруг обуяли любовь к Плину и радость жизни. Впереди его ждала длинная череда дней, и хоть Кристофер, скорее всего, будет занят, он чувствовал, что часы его не будут пусты и одиноки. К завтраку он спустился в самом веселом расположении духа, оживленно болтал с двумя племянницами, которые были так похожи одна на другую, что он их с трудом различал, проводил дочь Кэтрин до школы, наказал ей быть хорошей девочкой и прилежно учиться, затем прогулялся до верфи, поболтать с братьями Сэмюэлем и Гербертом.

В четыре часа, словно боясь, что ноги не смогут нести его достаточно быстро, Джозеф вышел из Плина и зашагал через поле, хотя и знал, что будет на месте за час до назначенного времени.

Когда смолк пятый удар колокола Лэнокской церкви, он выбил трубку, поправил воротник и посмотрел на тропинку, ведущую к ограде, к которой он прислонился. Его руки горели, ноги были холодны как лед. Проклятие, ее нет, маленькой кокетки. В двадцать минут шестого он увидел, что через поле идет женщина с корзинкой на руке. Он вынул из кармана газету и сделал вид, что читает.

Когда Энни подошла к нему, он притворился, будто не видит ее.

– Капитан Кумбе, – робко позвала она. Джозеф наигранно вздрогнул и опустил газету.

– Господи помилуй, – сказал он, – вы все-таки объявились. Должен признаться, я вас не ждал.

Энни надулась и отдернула руку.

– Если вам не по душе мое общество, я не стану вас беспокоить. – Она чувствовала себя оскорбленной и собиралась уйти, но Джозеф забрал у нее корзинку, не говоря ни слова, поднял ее над низкой оградой и, покрасневшую, негодующую, поставил с другой стороны.

– У вас грубые манеры, капитан Кумбе, так что позвольте мне… – начала она.

– Мы, моряки, все таковы, – с трудом сдерживая смех, возразил он и направился в сторону долины, Энни шла рядом.

Теперь мир мог катиться ко всем чертям, Джозефу это было совершенно безразлично.

Как ни странно, но при том, что трудились двое, корзинка наполнялась очень медленно, а отдыхали они довольно часто. Потом Энни заметила несколько высоких диких ирисов, которые росли на противоположной стороне ручья, и крикнула, что она их хочет и должна получить. Джозеф, промочив сапоги, перебрался туда и начал срывать цветы, но минуту спустя вернулся с довольно глупым видом и сказал, что девушке надо пойти с ним, поскольку ему самому не по силам выбрать именно те ирисы, которые ей понравились.

– Нет, я не могу, там грязно, а я вовсе не хочу пачкать свое лучшее платье.

– Лучшее, вот как? – сказал он. – Ну что ж, я очень польщен, ведь немногие женщины стали бы рисковать в долине своими юбками лишь потому, что какой-то моряк попросил их составить ему компанию.

Энни заявила, что надела это платье вовсе не ради него, но Джозеф был слишком самоуверен, чтобы обращать внимание на ее слова, и спросил, присоединится она к нему на той стороне ручья или нет.

– Нет, я не стану мочить ноги. – Энни тряхнула головой, и он, разбрызгивая воду, в два прыжка оказался рядом с ней, подхватил ее на руки и понес через ручей.

– Меньше слов, больше дела, – шепнул он ей на ухо и продолжал идти, слегка покачиваясь под ее весом и заявляя, что она ему не по силам.

Тогда Энни сказала, что ее еще никто не называл тяжелой, и он поклялся расквасить нос любому мужчине, который посмеет к ней прикоснуться. Оба рассмеялись, после чего решили отдохнуть на берегу в том месте, где росли ирисы. Джозеф расстелил куртку, чтобы она могла посидеть, а сам присел на корточки у воды и взял Энни за руку, говоря, что она поранилась шипом.

– Вовсе нет, капитан Кумбе, – возразила она, – вчера вечером я слегка оцарапалась, второпях надевая брошку.

– В таком случае я должен взглянуть на брошку, – сказал Джозеф. – Это она?

И он наклонился над затейливым украшением, которое было приколото к кружевному воротнику, облегавшему шею Энни.

– Да, – пробормотала она и поспешно добавила: – Нет, не надо ее трогать. – Ведь, чтобы осуществить задуманное, ему пришлось бы слишком плотно приблизиться к ней, и ей стало бы неловко, хоть она и надеялась на это.

Джозеф подался назад и посмотрел на Энни. Она продолжала сидеть, с трудом скрывая разочарование от того, что он ее не поцеловал, то есть, испытывая именно то чувство, которое Джозеф намеревался в ней пробудить. Бросив на девушку еще один взгляд и увидев выражение ее глаз, он едва заметно улыбнулся. Он знал, что она будет принадлежать ему.

Вечер прошел очень приятно, о любви не было произнесено ни слова, и им показалось, что они и оглянуться не успели, как уже шли через поле домой, навсегда запомнив четыре невысокие ограды, которые им пришлось преодолеть, и радуясь тому, что иной дороги в Плин не было.

Джозеф, как положено, довел ее до садовой калитки и, сказав, что они должны снова прогуляться в любое удобное для нее время, за неимением причин задерживаться стал спускаться с холма. Энни в радостном возбуждении поспешила к себе в комнату, чтобы взглянуть на себя в зеркало и посмотреть из окна, как он уходит. А он, тем временем, не видел ни домов, мимо которых проходил, ни соседей, ни кораблей, стоящих на якоре в гавани, не слышал голоса Кристофера, который звал его с верфи; перед его глазами неотступно стоял образ девушки, которую не целовал еще ни один мужчина.

Глава девятая

Джозеф был влюблен. Влюблен так слепо и страстно, как никогда в жизни. Он не мог вспомнить ни одной женщины, которой так жаждало бы его сердце, как жаждало оно Энни Табб из Плина, девятнадцатилетней девушки, которая была всего на пять лет старше его младшей дочери. Собственный возраст для него ничего не значил.

Его женитьба на Сьюзен была результатом стремления быть понятым, бессознательным желанием, положив голову ей на колени, забыть о своем одиночестве. Этого она не смогла ему дать; поняв, что его нежность ей не нужна, он любил ее мимоходом, небрежно, без чувства, и последние одиннадцать лет их супружества был для нее не более чем кормильцем, а она его экономкой. И вот теперь в нем вновь проснулись все так долго сдерживаемые природные инстинкты; Джозеф не мог ни спать, ни есть, одна мысль преследовала его днем и ночью: он должен обладать Энни Табб, кроме этого ничто в целом мире не имело для него значения. Он боготворил ее юность и красоту, жаждал получить возможность разделить их с нею, стать их частью, былые дни он не делал различия между женщинами и девушками и не думал об их возрасте, придавая значение лишь особому взгляду, который означал, что они понимают, чего именно ему от них надо. Теперь все изменилось.

Мысль о невинности и неопытности Энни была для него пыткой. Почему раньше он никогда этого не понимал? Джозеф не отдавал себе отчета в том, что такими ценными эти качества делает его возраст, его пятьдесят лет, и что лет двадцать назад он презрительно счел бы их никчемными, неинтересными. В тридцать лет он хотел, чтобы о нем заботилась Сьюзен, женщина старше его. А теперь, в пятьдесят, он хотел, чтобы Энни, подобно символу прошедшей юности, в котором он искал обновления, помогла ему бежать призрака близкой старости и осталась с ним рядом в этой чудесной земле обетованной.