Страница 37 из 44
Там горели ярко воинские до самой горы костры и бродили в темноте ночи вооруженные воины.
Не было, ни тридцатиэтажного городского отеля. Ни его большой полустеклянной крыши, ни рам, ни окон. Да и, вообще, не было даже мегаполиса и города Нью-Йорка. Лишь в небе горели, мигая все те же звезды и яркая желтая, как и прежде луна. Слышно было громкое ржание лошадей, и оглушительно звонко стрекотали в ночной траве и цветах ночные сверчки и кузнечики. Сам воинский большой шатер стоял на самой выжженной жарким летним солнцем земле.
- Придержите его, моя госпожа – произнесла служанка Элима, скорбящей по мужу Манасию вдове и горожанки осажденной Ветилуи Иудифи. Отшвырнув в сторону и далеко снятые с задранных вверх мужских ног мужа и ненавистного врага любовника Олоферна нательные из белого шелка штаны шосы. Оставив того лишь в одной рубахе и узких старинных плавках танга. Сама, вдруг спохватившись, практически бегом подлетела к входным пологам и шатровому порогу круглого высокого воинского шатра, стоящего посреди большого ассирийского лагеря, среди таких же шатров в древней Эридонской долине. Меж высоких скалистых выжженных жарким солнцем гор. Она, осторожно, как бы выглянув из него, торопясь и быстро задернув своими руками входные пологи, снова была на своем месте у любовной в белых шелках и кружевах постели сидящего, и еле живого от хмельного перепоя военачальника и полководца свирепого мужа ассирийца Олоферна.
- Вот теперь, порядок - произнесла служанка Элима, подбегая обратно к постели ненавистного врага мужа.
Шатер был полностью надежно закрыт и все, что тут творилось уже не было видно никому снаружи.
Теперь, они были втроем и в полном уединении в этом шатре и этой темной холодной ночью.
А как все начиналось. Она, как Иудифь все помнит. Странным образом. И все четко до самого последнего момента и эпизода.
Пьяная резвая гулянка. Победоносные выкрики приближенных к Олоферну воинов ассирийцев. И его этого ненавистного мужа полководца хвастовство. О падении скором и захвате Ветилуи.
Как он тискал ее всю перед своими гостями и целовал. А она ему мило подыгрывала ради вот этой последней роковой решающей ночи любви.
Элима металась перед гостями и поила их вином как и его ненавистного своего и ее врага.
Но вот, все гости уже давно ушли по своим ночным жилищам. Он их сам выгнал прочь, ибо хотел сейчас любви и безудержных сексуальных половых ласк. Олоферн даже выгнал свою любимую наложницу Нису. Ей нашлась этой ночью хорошая достойная замена.
Теперь доступ сюда был всем запрещен строго настрого до самого рассвета и утра. И никто не побеспокоит их троих в этом большом круглокупольном шатре.
Пологи на входе были плотно закрыты, и тут становилось душно и жарко. Горели черные восковые свечи в подсвечниках и пылали ярко старинные масляные лампады. А едкий белесый клубящийся дым, подымался под сам круглый шатровый купол.
Он, любовник и военачальник Олоферн, зашевелился, и, похоже, стал просыпаться и выходить из пьяного оцепенения и забытья.
- Иудифь – он произнес ей, еле двигая ртом и языком, съедая слова – Где же ты, любовь моя?
Это были слова не Оливера Макафферти, а самого Олоферна.
Она наклонилась над ним и произнесла сама, удивляясь себе самой и не совсем даже знакомым женским ей нежным и ласковым обманщицы и безжалостной мужеубийцы голосом - Я здесь, мой любимый. Я с тобой и останусь с тобой навсегда.
- Я хочу тебя, Иудифь - он пролепетал ей негромко, еле шевеля пьяными своими исцелованными прекрасной иудейской пленницей вдовой Ветилуйской девой губами - Хочу, сил нет, любимая терпеть уже.
Он был пьяным, но сейчас странным образом еще, что-то соображал. Его обессиленные колдовским вином ведьмы старухи Саломеи конечности, практически уже не двигались.
- Это верное средство - она вспомнила слова старой, почти столетней из города старухи - Особый настой. Отнимает одно, но усиливает многократно другое. Оно поможет вам победить любого мужа врага. Ибо сведет того просто с ума, как твоя девичья безупречная красота, моя госпожа, способная, либо вознаградить, либо погубить любого мужчину.
- Сама увидишь, как будет торчать у твоего врага промеж его голых ног, то, о чем ты не мечтала увидеть даже у своего мужа Манасия -произнесла ей, забирая в золоченом кувшине винное колдовское зелье из рук ветхой, почти столетней знахарки старухи ее верная служанка Элима - Я знаю, эту ведьму. Саломея знает свое губительное дело –добавляет к сказанному она.
Она, снова услышала его пьяный, переплетающийся в липком сильном хмельном дурмане голос.
- Иудифь, любимая - он произнес и задергался на расстеленном своем в кружевах и шелках ложе, ища ее своими, еле видящими в отекших пьяных веках синими малоподвижными глазами - Где же ты? Не вижу тебя.
Оливер Макафферти сейчас был с черной густой бородой и такими же черными усами. Он был как на той картине Лукаса Кранаха Старшего свирепый военачальник ассирийцев Олоферн. Черная густая снизу мужского темнокожего лица волосяная поросль полностью поглотила красивую его глубокую ямочку на подбородке.
Она сильней обхватила его своим руками за шею и прижала к себе и к своей трепещущей от ненависти и любви к своему врагу груди.
Ее Джудит Флоэрти, миленькая, с большими золотыми сережками в белой накрученной чалме кровожадного мстительного палача голова. С убранными внутрь черными Иудифи вьющимися длинными волосами, прижалась к растрепанной черноволосой кучерявой голове своего ненавистного, но горячо любимого мужа любовника. Щека к щеке. А нежная на выкате в вырезе платья симлы полненькая, трепетная в жарком дыхании женская третьего размера грудь, прижалась к его спине. Наклонив к самой себе своего ненавистного и любимого злодея.
Сорокалетняя еврейка Гамаль Шаадим сейчас в облике служанки Элимы, стащила с него нательную от шос шелковую белую рубаху, оставляя практически и совершенно в почти полном ниглиже Олоферна, любовника бандита Оливера Макафферти.
В тусклом свете горящих черных свечей и лампад заблестело и залоснилось скользкое от телесного жаркого пота красавца мужа его мулата полукровки, почти черное кожей широкоплечее нагое тело.
Растрепанная черноволосая кучерявая в потной на лбу испарине голова. Голые мужские плечи, грудь, спина, живот. С упругими ягодицами в старинных танга плавках на двойных шелковых гладких простынях сексуальная темнокожая городского гангстера бандита задница. Сильно ослабленные винным хмельным пойлом, хоть и худые, но жилистые руки. Безвольно раскинутые по сторонам голые, такие же, практически черные его мужчины мулата ноги. Мелкая сладостная сексуальная дрожь и жаркое прерывистое дыхание. Струящийся сейчас по его совершенно голому темнокожему полукровки телу, груди спине, животу, рукам и ногам склизкий лоснящийся едкий пот. А там внизу, где были узкие нательные из тугого белого шелка плавки, оттопыривая тугой подтягивающий к лобку белый шелк, торчал, упираясь разбухшей головкой раздувшись с выпирающими жилками как у быка производителя детородный длинный член. Затвердевший точно металлический прут. Как наконечник воинского копья, стянутый в тугой большой комок. Вместе с его переполненными детородным бурлящим семенем такими же разбухшими яйцами. Он лез сквозь тугой белый шелк наружу. Промеж голых его мужских раскинутых в стороны опущенных на ковровые полы ног. Под его голым в тяжком любовном дыхании, почти черным с круглым пупком сорокалетнего мафиози гангстера мулата Оливера Макафферти животом. Мокрого от текущего сейчас телесного горячего пота, что красовался своим круглым пупком. Там внутри тех танга плавок. Которые, буквально с невероятным сексуальным звериным остервенением, сорвала с него и его голых мужских задранных снова вверх ног Гамаль Шаадим. Оголяя всю его с анусом задницу, и вываливая все содержимое тех плавок перед своим женским хищным как у кровожадной дикой волчицы сексуально извращенным взором.