Страница 913 из 922
Всегда твердый и выдержанный, Беляев сильно сдал за последнее время. Он ослабел и часто терял над собой власть. Сейчас Беляев лежал, стиснув руками голову, и повторял: «Звери, звери!»
— И вы бы согласились, чтобы вас так просто убили? — мягко спросил его Пономаренко.
— Что угодно, но только не это!
— Нет, — покачал головой пилот. — Я жить хочу! Жить, чтобы рассчитаться за все! Как думаешь, Джавадов?
— Жить! — воскликнул кавказец. — Жить и отомстить!
— А если и умереть, — продолжал летчик, — то так, чтобы захватить с собой на тот свет с десяток врагов!
— Без них скучно на том свете, — мрачно улыбнулся Кент. — Но еще лучше, если жить будем мы, а подохнут — они!
— Слышали, доктор? — сказал Пономаренко. — Так вот, держитесь! Надо держ…
Он не договорил, побледнел и потерял сознание. Джавадов и Кент подхватили пилота и отнесли на нары. За ними отправился к нарам старшина Островерхий — бывший председатель колхоза на Харьковщине. Это был коренастый неторопливый человек средних лет, с тяжелыми руками крестьянина. Кряхтя, забрался он на нары и тотчас же заснул.
Уложив Пономаренко, Джавадов и Кент подсели к столу.
— Третий раз сегодня, — заметил сержант. — А говорит: надо держаться. Сердце, как у льва!
— Сердце, — с досадой ответил Беляев. — Еще день-два, и лопнет к чертям это сердце!
— Быть может, и не следовало затевать истории с побегом? — задумчиво проговорил Буйкис.
Беляев поднял голову, злобно усмехнулся.
— Конечно, надо было вести себя, как бараны на бойне, и по мере сил работать на этих извергов!
— Не о себе говорю, — обиженно поджал губы профессор. — Я что? Я свое прожил и, если хотите знать, хорошо, с пользой для общества! А вот вы — молодые! Жалко же…
Пономаренко застонал.
— Воды ему надо, — сказал Кент.
— Воды, — усмехнулся Джавадов. — Где возьмешь воду?
Пилот снова застонал — мучительнее, громче.
— Доктор, — позвал Кент, — подойдите к нему.
— Оставьте, — махнул рукой Беляев, — пусть хоть умрет спокойно!
Джавадов одним скачком оказался подле Беляева, схватил его за грудь. Страшен был Джавадов в эту минуту. Но хирург не испугался.
— Пустите, — равнодушно проговорил он. — Пустите… ну! Разве врач я теперь? Он умирает от жажды. Прибавьте, что все эти месяцы ваш командир так и не смог оправиться от ранения. Да еще эти побои…
Пономаренко затих. Кент оставил его и подсел к столу, где собрались остальные. Лагерники стали обсуждать создавшееся положение. Буйкис считал весьма странным поведение охраны лагеря, забывшей об обитателях карцера.
— И ничего странного, — возразил Беляев. — Немцы удрали, видимо, получив сведения, что неприятель близок. В суматохе забыли о нас. А это собачье болото в стороне от всяких дорог. Поди сыщи в нем лагерь! До того, как его обнаружат, мы сто раз умрем с голода и жажды.
— Нет! — воскликнул Джавадов и приложил руку к груди. — Сердце чует, что освободят нас!
— Да, придет свобода! — вскричал Буйкис. — И мы снова станем людьми, которые могут делать все, что хотят. — Он взволнованно зашагал по подвалу. — Знаете, я начал перед самой войной такую важную работу!… Интересно, удалось ли жене сохранить мои записи, библиотеку…
Беляев насмешливо посмотрел на него.
— Записи… библиотеку… Вы уверены, что ваша жена цела, а дом не сравнен с землей?
Буйкис схватился за сердце.
— Зачем болтаете? — угрюмо сказал Джавадов. — Старика расстроили. Его поддерживать надо, а вы…
— Оставьте меня в покое! — вспыхнул Беляев.
— Это вы никому не даете покоя! Мужчиной надо быть. Стыдно!
Беляев поднялся, хотел что-то сказать, но не смог и тяжело рухнул на место, Буйкис подвел его к нарам и уложил.
— Бедняга, — сказал он. — Ему совсем плохо. Не понимает, что говорит.
— Не понимает? — нахмурил брови Джавадов. — Очень хорошо все понимает!
— Вы несправедливы, сержант… Разве он виноват?… А вам, мой друг, советую крепко держать себя в руках. Сейчас, милый мой друг, такое время…
Буйкис не договорил, махнул рукой и пошел укладываться. За ним двинулся Кент.
Прошло полчаса. Все спали, и только Джавадов сидел у стола, подперев руками голову. Пономаренко открыл глаза. Ему было лучше, и Джавадов просиял. Но вот он нахмурился и, оглядев лежащих на нарах товарищей, тревожно сказал:
— Расклеиваться стал народ… Я сам сейчас с Беляевым ругался. Товарищ капитан, нас, коммунистов, трое. Может быть, поговорим немного, а?
— Поговорим, — кивнул Пономаренко. — Я и сам об этом думал. — Он встал и прошел к столу. Джавадов разбудил Островерхого.
На нарах тяжело завозился Кент, простонал Беляев. Пономаренко оглядел их, вздохнул.
— Думаю, — сказал он, — что наша главная задача — это сохранить людей.
Джавадов и Островерхий кивнули.
— Значит, — продолжал Пономаренко, — будем беречь их, сколько хватит сил… Принеси-ка воду, Остап Афанасьевич.
Островерхий направился к нарам и вернулся, бережно неся консервную банку. На дне ее плескалась вода.
— У тебя была вода? — прошептал Джавадов, заглянув в банку.
— Была… Четвертый день берегу.
Прошел к нарам и Пономаренко. Он вытащил откуда-то стеклянную банку, в которой на четверть было воды. Слив в нее порцию Островерхого, капитан прикинул: воды набралось около стакана.
— Будем считать, — сказал пилот, — что это наши взносы в пользу слабых.
Джавадов стоял, стиснув перед грудью кулаки. О, он бы дорого дал, чтобы иметь возможность слить в банку и свой пай! Но, увы, воды у Джавадова не было! Вдруг сержант посветлел, метнулся в угол подвала и молча положил на стол кусочек черствого хлеба.
Капитан Пономаренко понял состояние товарища. Он придвинул хлеб к банке.
— Будем считать, — сказал пилот, — что это наши взносы в пользу слабых. Разбуди народ, старшина, и раздай каждому поровну. — Пономаренко поднял палец: — Учтите, мы уже получили свою долю!
За всем этим уже несколько минут с напряженным вниманием наблюдал проснувшийся капитан Кент. При последних словах советского летчика он соскочил с нар.
— Пусть меня повесят, если я выпью хоть каплю!… Вы… вы не знаете, какие вы люди!
Островерхий двинулся с банкой к американцу.
— Нет! — воскликнул Кент. — Тысячу раз нет!