Страница 14 из 922
— Как же вы не заметили?
Чудес не бывает на свете: в воздухе никто не мог снять с металлической детали несколько десятых миллиметра, тут нужно было действовать резцом или напильником.
— Кто это сделал, старшина Мысов?
В состоянии невероятного смятения Андрей ответил:
— Виноват, товарищ капитан.
«Заладил: «виноват, виноват», — с досадой думал Климчук. — Повиниться, брат, еще успеешь. А вот кто же испортил детали, это ты знаешь? Если нет — почему не знаешь? Почему?»
Капитан шагал по полю, заросшему полынью, рвал и давил сочные стебли сапогами. Терпкий запах поднимался плотной волной, лез в горло, в нос. Выбрать другую дорогу не было возможности, Климчук торопился. Сегодня ночью должен был тронуться вперед второй эшелон, капитану надо быть на месте.
Так, с горьким привкусом во рту, он и явился в штаб.
Вспыхнувшая антипатия Климчука к Могилевскому нашла бы существенное подкрепление в рассказе Сергея Осокина об одних сутках, которые последовали за его вынужденной посадкой и которые инженер-майор Могилевский «проболтался» на аэродроме ночных бомбардировщиков.
Но капитан Осокин рассказать об этом не смог.
Что же случилось с капитаном?
Вылетел он на задание на совершенно исправном самолете, в отличном настроении. Такое настроение владело всеми воинами фронта, двинувшимися в наступление на врага.
Садясь в самолет, Осокин по обыкновению спросил у стоящего около стремянки старшины Мысова:
— Ну, как?
Тот ответил:
— Как часы, товарищ капитан.
И, действительно, моторы в начале полета работали великолепно. А потом произошло непонятное. Линия фронта едва обозначилась вдалеке дымами и пожарами, как без всякой причины в своем, спокойном небе правый мотор вдруг сдал, вышел из строя, будто его прошила пулеметная строчка.
На одном моторе можно было лишь попробовать дотянуть до более или менее сносной посадочной площадки. Однако и этого Сергею не удалось сделать: стал сдавать второй мотор. Он был вынужден сесть, где пришлось — на опушке леса, у болота, возможно, на земле, где еще рыщет враг.
Командир уводил эскадрилью к заданной цели. Стрелок-радист осокинской машины успел принять его приказание «действовать по обстановке».
Садились трудно. Когда отказали моторы и капитан принял решение идти на посадку, всем стало ясно: малейшая оплошность — и, как говорится в невеселой шутке, «собирайте нас по частям». Надежда теперь была лишь на мастерство командира.
Сергей будто сросся со штурвалом. На ногах, казалось, не стало унтов — так чутко прильнули ступни к педалям. Глаза ощупывали каждую пядь стремительно проносящейся внизу земли.
Для посадки в распоряжении была кочковатая луговина, покрытая жухлой травой, сбегающая к болоту. В одном месте кочки собрались в гряду. Между этой грядой и кромкой леса полукилометровая полоса.
Садиться тут!
Колеса ударили о грунт. Самолет, как охромевшая птица, скачками проковылял и замер, почти упершись в деревья на опушке. Хотя «замер» не то слово — он весь содрогался, как содрогались и люди от минувшего напряжения. От толчка при посадке радиостанция вышла из строя.
Сергей первым выпрыгнул из кабины, неловко прошелся: теперь и унты и вся одежда стала ощутимой, мешающей, сковывающей движения. Тишина оглушала.
Что таилось в этой тишине лесной глухомани?
Он, командир, капитан Осокин должен был разгадать, определить — его подчиненные стояли рядом, ждали распоряжений.
Теснимый наземными войсками, враг отступал. Линии фронта, строго говоря, не было. Могло случиться, что в лесу остались гитлеровцы. С воздуха лес темнел небольшим пятном с просветами — полянами. А сели на одну из них и видно, что поляна-то километра два в поперечнике. Значит, лес велик и может укрыть немало врагов.
Сергей вынул пистолет и улыбнулся несерьезности своего жеста. Тишина. Вблизи, во всяком случае, никого нет. В разведку идти некогда. Лучшим решением было: одного из экипажа оставить у самолета, остальным немедленно пробираться на аэродром. Сергей решил остаться на месте сам. Надо доставать не пистолет, а карту, поточнее определяться на местности, отсылать людей.
Все было сделано за полчаса. Разработан примерный пеший маршрут. Самолет замаскирован ветками и травой. В крепком пожатии стиснуты руки товарищей. И капитан Сергей Осокин остался один.
Он ясно представлял: на западе за стеной осеннего леса — железная дорога. Они летели бомбить станцию на юго-западе — там враг, точно. А вдоль железнодорожного полотна? А на рокаде, на севере? А в лесу?
В лесу темень и тишь. Деревья — сосны, елки, осины, березы вперемешку — растут не часто, но так переплетены кустарником, что не пройти.
«Гитлеровцы тем более не сунутся в такую глушь», — заключил Сергей, оглядев лес, пройдясь по опушке вдоль всей своей «посадочной полосы». Потом он вернулся к самолету, влез на крыло, стал осматривать болото. Оно начиналось на поляне, за грядой поросших мхом кочек, и уходило в лощину, которую, словно излучину реки, обступили купы ветел. На противоположной стороне поляны был уже не лес, как казалось сверху, а еще более непроходимые места.
«И хорошо, и плохо» — резюмировал Сергей, думая уже о том, как он будет выводить самолет из этой ловушки.
Перевалило за полдень. Погода, с утра почти летняя, резко переменилась. Отовсюду проглянула осень: скучились и потемнели облака, без солнца сразу поблек багрянец листвы. Ветер погнал из болотистой лощины клочья тумана.
Сергей забрался в кабину. Ни на минуту не прекращая наблюдения, он считал себя все же обязанным экономить силы. Подготовленный своей немалой летной практикой к любым испытаниям в воздухе, привыкший мгновенно и безошибочно на них реагировать, он чувствовал себя не так прочно на земле.
Он попытался принять такую позу, при которой не напрягались бы мускулы и тело отдыхало. Но мозг попрежнему работал напряженно. Мучительней всего была загадка: что стряслось с моторами? Вернее, с одним — правым? Вспомнилась стереотипная фраза механика Мысова «как часы». Раз он так сказал, значит, моторы будут работать безотказно.
«Какая тут к лешему безотказность!» — думал Сергей.
«Сплоховал механик, что ли?» — Опять и опять вставал тревожный вопрос, хотя капитан не допускал мысли, что старшина Мысов — человек, на которого можно положиться, как на самого себя, мог что-то недосмотреть.
Прошло часа три. Тучи сгущались все больше, спускались все ниже. Разбушевался ветер. Туман наплывал на поляну волнами, гребни которых клубились и серели, будто это был не туман, а дым.
За туманом Сергей не разглядел слабого столбика настоящего дыма, из-за шума, поднятого ветром в чаще, не расслышал урчания мотора: к противоположной стороне поляны подошел и остановился у самой топи легкий танк.
Самолет, замаскированный травою и ветками, и танк, укрывшийся в лозняке, стояли наискосок, в километре друг от друга.
В танке приглушили мотор. Открылась крышка люка: на броню вылез танкист с биноклем в руках. Он стал рядом с башней и поверх желтых, мечущихся по ветру метелок камыша начал осматривать местность. Все его внимание было поглощено редким ельничком за лощиной. Приближенное линзами бинокля, в ельничке просматривалось железнодорожное полотно. Рельсы были такого рыжего цвета, что безошибочно можно определить — проржавели. Железнодорожным путем, вероятно, давно не пользовались.