Рота, подъем!

Порядок в коридоре был наведен, но двери трех крайних камер были нараспашку. Я подошел к ним и обомлел. Камеры были пустые.

– Евсеев, а где осужденные?

– А я откуда знаю?

– А кто знает?

– Хм… – пожал плечами дембель, которому и по жизни ни до чего не было дела, а уж сейчас тем более.

– Ты же, идиот, ты вместо них сядешь. У нас побег трех осужденных.

Евсеев не реагировал. Я бросился в комнату начальника гауптвахты.

За двумя столами сидели начальник гауптвахты и трое осужденных. Все четверо играли в нарды, громко стуча фишками по деревянным доскам.

– Шутники вы, ребята.

– А что случилось? – спросил Ильящук. – Евсеев у тебя тормоз.

– Слава богу, что не у меня. Я бы уже убил. Мне отойти надо.

– Иди. Я тебе не начальник. С начкаром договорись и иди.

В караульном помещении начкар спал сном младенца. Молодой лейтенант спал на коротком лежаке, подтянув по детски ноги к самому подбородку. Я стукнул сапогом о сапог лейтенанта.

– Сережа, ко мне отец приехал. Я к кэпу.

– Ага. Ты с автоматом пойдешь?

Я оглядел себя и понял, что оружие точно будет лишним. Оставив автомат и магазины с подсумком в оружейном шкафу, я вышел на улицу.

Мы прошли через городок, через всю часть, вышли к штабу полка и узнали, что командир части на учениях разведроты. Учения проходили под пристальным вниманием проверяющего из округа, и подполковник присутствовал лично. Нам пришлось ждать. Чтобы скоротать время мы сели в солдатском "чепке", взяв по бутылке фанты и несколько бутербродов.

– Здорово вас тут кормят, – восхитился отец. – У нас такого не было.

– Идею с маслом убили.

– С каким маслом?

– Раньше утром было двадцать грамм, а теперь утром пятнадцать и вечером пятнадцать. "Масло съели – день прошел" больше не катит.

– Когда я служил, масла не было. На третьем году службы ввели пять грамм маргарина по утрам.

– Значит, страна богатеет. И качество жизни военнослужащих срочной службы неустанно растет в соответствии и проводимой линией партии и правительства. О, машина кэпа приехала. Пойдем.

Идя по дорожке, мы видели, как командир части вошел в здание штаба полка. Поднявшись к его кабинету, отец постучал, и мы услышали:

– Подождите, пожалуйста, снаружи. У меня секретные документы.

Документы принес писарь строевой, поднявшийся к командиру части раньше нас и тут же вышедший в коридор.

– Крылов, что случилось?

– Во-первых, пришла телеграмма из прокуратуры. Два дебила из нашей части от скуки сперли гранаты и решили отправить домой посылку, чтобы круче оторваться на дембеле. А чтобы внутрь больше вошло, они запалы вкрутили. Как разгружают посылки – сам знаешь.

Один бросил, второй не поймал. В результате один убитый, второй тяжелораненый.

– А как узнали, что наши?

– В сопровождающих документах была найдена только одна бумага на посылку из вэчэ.

– Входите, – послышалось из-за двери.

– Добрый день. Разрешите? – отец, не дослушав наш разговор, вошел в кабинет кэпа.

– А еще что? – спросил я опять писаря.

– На учениях, дух прыгнул с БРДМ, подвернул ногу. Сказал, что дождика испугался и решил спрыгнуть с едущей бронетехники. Раненый на учениях – три бала полку.

Отец вышел из кабинета командира части быстрее, чем через минуту.

– Ты уволен. Сейчас отдадут документы, – он улыбался.

– Ты что ему сказал?

– Правду. Сказал, что был у министра и решил заехать узнать, когда тебя отпустят домой, что мать беспокоится.

– А кэп?

– Сказал "Всех забирай. И своего, и всех остальных нахрен забирай. А то они мне всю часть разнесут".

– Крылов…

– Я вниз, кэпу только позвоню.

Через пять минут я стоял на улице, держа проездные документы, деньги и военный билет в руках. Забрав свои вещи у Дорфмана и попрощавшись с друзьями в роте, мы пошли в сторону КПП.

– Па, мне в караулку зайти надо.

– На поезд опоздаем.

– Не страшно. Надо заглянуть. И сразу пойдем.

– А караул сдавать не надо?

– Кто останется – сдаст. Меня уже нет в этой части.

Я в парадной форме со значками на груди и в погонах с широкой лычкой старшего сержанта, выкрашенной золотой краской вошел последний раз в дверь караульного помещения.

– Красиво выглядишь, – начкар понимал, что произошло.

– Счастливо, Сережа. Будешь в Питере – звони.

– Тебя наконец-то уволили? – пожал мне руку Прохоров.

– И тебя. А еще, – я начал тыкать пальцами в солдат и сержантов.

– Твои, твои, твои документы подписанные лежат в строевой. Крылов там еще полчаса.

Побросав автоматы, солдаты кинулись к воротам.

– Куда? А караул сдавать? – крикнул начальник караула.

– Без нас сдадите, – ответил Прохоров, перемахивая через ворота.

Сил дожидаться, когда "фишка" откроет дверь, у него уже не было.

– У вас учения? – спросил отец, когда я вышел из ворот. – Пять человек только что выскочили, как ошпаренные. Один прямо через забор.

– Больше, чем учения, па. Дембель у ребят. Поехали, сейчас автобус придет.

Тепло распрощавшись на КПП с капитаном Самойловым, мы сели в автобус, и через час я, убрав фуражку, пиджак и погоны с рубашки, гулял по Ленинградскому вокзалу, нарочно проходя, подняв голову мимо военных патрулей. На мне не было погон, не было знаков различия, значит, для них я был лицом гражданским, к которому они не имели права подойти. Поменяв сопроводительный билет на плацкарт поезда, мы вышли на перрон и направились к вагонам.

– У меня двенадцатый вагон. А у тебя?

– Первый.

– Первый? СВ?

– По должности положено. Спокойно ночи. Утром увидимся. Не проспи.

Засмеявшись, я вошел в вагон поезда. Я не мог уснуть и смотрел в окно на убегающие дома, деревья, станции. Мое сердце ёкнуло, когда, стуча колесами, поезд Москва-Ленинград пробегал мимо железнодорожной станции Подсолнечная, где стояла воинская часть полка обеспечения высших офицерских, ордена Ленина и Октябрьской революции,

Краснознаменных курсов "Выстрел" имени дважды Героя Советского Союза маршала Шапошникова. Я покинул воинскую часть, еще не веря, что я уезжаю из армии, отдав свой священный долг Родине, в котором она абсолютно не нуждалась.

Гражданка

Проспать я не мог. Внутренний будильник, который устанавливали в течение всех последних семисот десяти дней, сработал в шесть утра лучше любой электронной техники. Под мерный стук колес меня хватило проваляться на деревянной койке еще минут десять, и к половине седьмого я, уже помывшись и застелив постель, сдавал белье проводнице.

– Домой, сынок?

– Домой. Домой. Все. Отстрелялся.

Переодевшись в полный комплект парадной униформы со всеми положенными по статусу регалиями, нацепив выгнутую фуражку с блестящей кокардой, я прошел через весь состав до первого вагона. В купе СВ отец рассказывал анекдот попутчице. Женщина разливалась смехом по всему вагону.

– Чаек будете? – проводница стояла в дверях наготове.

– Нам три, пожалуйста. Знакомьтесь, это мой сын.

Через полтора часа поезд остановился около пыльного перрона

Московского вокзала. Народ покинул вагоны и, не замечая ни солнца, ни неба, быстро заструился в сторону метро и таксомоторов. Патрули меня, идущего рядом с отцом, и несущего сумку гражданского вида в левой руке, даже не спрашивали документы. Минут через двадцать, проехав две станции на метро и пройдя по каналу Грибоедова мимо Дома

Книги, Спаса на Крови и вдоль здания Ленэнерго, мы поднялись в квартиру, окна которой выходили на Петропавловскую крепость. Когда я шел этим, сотни раз проходимым раньше маршрутом, я вспоминал время, которое провел тут два года назад. Почти ничего не изменилось. Вон в том доме живет Слонимский. А если пройти через вот ту проходную, то выйдешь к Мойке, где живет Боярский. Музей-квартира Пушкина вспоминались уже после известного артиста. Вот тут я целовался с