Страница 62 из 70
Особенно меня вот что пробило.
Я стояла в очереди в магазине, и передо мной бесконечно копалась растерянная старуха в изожранной молью шубе — когда-то лисьей. Старуха долго вынимала из-под шубы деньги в белом пакете из-под пастеризованного молока — старом, со стершимися буквами, — перебирала бумажки, шевелила губами, терзала продавщицу: какой у вас творожок есть? А жирность какая? А откуда он? «Активию» я не хочу, у меня в тот раз от него живот болел, а «Савушкин хуторок» сухой очень, дочка. Наконец она нашла нужный творожок, но он стоил на четыре рубля дороже, чем бабушка предполагала, а у меня болела вена на ноге, болела нестерпимо, горела, требовала лечь немедленно, лечь и задрать ногу выше головы — а старуха медленно ковырялась в своем пакете сухими лапками с мяконькой, беленькой старческой шкуркой и просила взамен творожка — сырков без сгущенки, и длила, длила, тянула единственный за день момент человеческого общения перед тем, как уйти в свою опостылевшую квартиру.
А я хотела уже кричать — бабушка, миленькая, возьмите четыре рубля, возьмите сорок, четыреста, ради Бога, только пустите меня купить еды, мне немного! Но бабушка роняла бумажки и шептала «ничего не вижу», а сзади копилась очередь.
И тут Галя Кролик позвонила мне на мобильный и сказала, что зубы крошатся, оттого что кальция нет, доктор сказал пить витамины с кальцием, а они в аптеке триста рублей, и творог есть, а у нее от всех болит живот, а журнал-то наш, представляешь, вообще закрывается с первого числа.
А бабушка, отошедшая было от кассы, властной рукой отодвинула меня и заявила: дочка, я еще макарон забыла купить, почем у вас макароны? Какие, безнадежно уронила продавщица. А какие есть? — торжествующе вопросила бабушка. «Шоб те провалиться», — прошептал мужик, стоящий за мной.
Я решила спасать Кролика от участи бабушки в лысой шубе. На сей раз я дала ей не денег, а рекомендацию в корпоративное издание, куда меня звали опять-таки ответсеком, а мне не хотелось, не люблю я это дело. В конце концов, пока мы вместе работали у Гриши, Галя справлялась с работой нормально, хотя и с вечными авралами, несчастьями и перевыводами подписанных к печати полос.
Потом историю Галиного интервью мне красочно рассказали дважды: Галя и работодатель. Она явилась к нему в дырявом черном свитере, покрытом белой кошачьей шерстью, и сказала текстуально следующее:
— Резюме у меня где-то было, мне его сосед набрал, надо будет попросить, чтобы он мне его нашел в компьютере, я знаю, где распечатать, у нас в соседнем отделе принтер есть.
— Ой, я вообще не умею посылать по почте, я бы на работе попросила девочек, но у нас там Интернет отключили.
После этого Галя сказала мне «нет, ну там же у них с компьютером надо работать, а я не умею» — и я только тогда поняла, что у Гриши мы работали только в бумаге.
Работодатель сказал, что ждал от меня более вменяемой кандидатуры. По счастью, мы с ним никогда крепко не дружили и больше не пересекались.
С тех пор я перестала помогать Гале. Я только слушала ее кроличий шелест по телефону — у кошки глаз загноился, у папы язва, мама в больнице, нам в здании отключили электричество, нас тут хотят судить за долги по квартплате, я тут так упала, такой синяк во все лицо… Ей и не надо было от меня помощи — ей нужно было сострадания и восхищения мужеством, с которым она несет такую связку тяжеленных крестов.
Я слушала, приплясывала у телефона от нетерпения. Правила статью одной рукой, невпопад угукая. Знаками просила детей выйти и громко позвонить в дверь, чтобы можно было сказать «ко мне пришли».
Кролик шелестел, повесив уши.
И я очень боялась, что становлюсь кроликом. Уж лучше конем.
Романтический ужин
Между тем Иван не то Василий, или Георгий, может быть, оказался Андреем Абрамовым, редактором газеты «Новый век». Зайди, Кать, гонорары получить, заодно обсудим кое-что.
Обсуждать кое-что мы всегда готовы. Обсудить кое-что — это наши деньги.
Две недели, а то и три, а может и целый месяц мы никак не могли пересечься. Я уже детей распихала — одного в лагерь, другую к маме, я уже квартиру убрала, уже и школа перестала работать, а у него все откладывалось…
Наконец, поехала в редакцию «Нового века», недалеко от Пушкинской. Получила гонорар и пошла обсуждать со Абрамовым кое-что. Кое-что оказалось даже симпатичнее, чем я думала: он предложил мне регулярную колонку.
— А о чем? — растерялась я.
— Ты есть не хочешь?
— Хочу, — летом я всегда хочу есть, потому что ленюсь себе готовить, когда семья в отъезде, а на еду в кафе жалко денег. — Об этом колонку?!
— Да нет, пойдем поедим, заодно все обсудим.
Я получила большой гонорар, я богачка, я сразу согласилась.
Удивилась, как он любезно пропустил меня в дверях. Хорошо, что не зима, а то еще стал бы подавать пальто, а я не попадаю в рукава, когда мне его подают.
— Здесь есть кафе совсем рядом, там дорого и невкусно. А есть подальше на Тверской, там вкуснее, прогуляемся или сюда пойдем?
Ну разумеется, мы пошли прогуляться, хотя мне натирали туфли, потому что я решила, пока детей нет, быть красивой, я надела платье и туфли, и даже взяла сумку вместо рюкзака, и весь день себя за это проклинала, потому что в рюкзаке остались солнечные очки и единый.
Солнце жарило, закатываясь, и тумбы с лиловыми петуниями на Тверской удушливо пахли. Я смотрелась в витрины и даже немножко себе нравилась, вся такая в туфлях и с мужчиной. Ушлая девица с букетиками васильков выбрала нас взглядом из толпы и подкатилась: «Василечков не желаете? Сто рублей»
Я люблю васильки. У меня как раз дома завяли дачный пестрый букет, я куплю васильков. Сто рублей за васильки — это диковато, но я сегодня богатая.
— Нет уж, давай я, что ли, а то как-то оно неправильно выходит, — засмеялся Абрамов, доставая сотню.
— Ну да, а так получается, что я тебя раскрутила на букетик.
Абрамову лет сорок, а может, сорок пять, у него загар и бицепсы. Загар круглый год, из солярия. Это меня почему-то всегда смешило. У него вечно очумелое от работы лицо и карие глаза умного спаниеля. Он выше меня раза в полтора, и у него красивая, дорогая льняная рубашка.