Страница 24 из 70
Потом уволили ответсека и секретаршу, так что делать план номера, составлять гонорарные ведомости на авторов и отвечать на бесконечные звонки опять-таки стала я. К этому времени все тексты в номере писали мы вдвоем с Ефимычем и фотографировать старались тоже сами — цифровиком главного. Верстал новенький мальчик, гордый тем, что ему, недоучке, доверили такую важную работу. Лупоглазый отдел маркетинга и бабца из распространения были уволены как не справившиеся с работой, и мы с главным задрожали, предвидя, как нас сейчас обременят их денежной отчетностью, и приготовились бастовать.
Наконец, оптимизация завершилась. Коммерческий директор собрал нас и объявил, что проект закрывается как не оправдавший себя. А деньги за последние два месяца, спросили мы. Когда собственник приедет из деловой поездки, ответил он. Мы унесли домой чашки, вывезли бумаги, стерли свои файлы из памяти компьютеров. Наш офис опечатали. Зарплату выдали только белую, по две тысячи рублей на рыло.
— Дураки, — протянул главный, когда мы вышли из здания, и пожал плечами. — Хороший был журнал.
Профессиональный дедушка
— Катюша, а ты не знаешь, где Сережа?
Только мой свекор может позвонить в воскресенье в полдевятого утра. Толстый веселый Борис Алексеич, хлопотливый хлопотун, профессиональный дедушка, когда до него удается довезти детей.
Он на ногах с половины седьмого и ждать до одиннадцати не собирается. Он уже встал и подкрепился, и прочитал газету, и прослушал радио, и навел порядок в инструментах, и покрасил потолок в ванной комнате.
Борис Алексеич делает дома нескончаемый ремонт. Мы с детьми иногда приезжаем к ним в Калугу, и последние четыре года он делает ремонт. Весело, с прибаутками, постепенно — меняет двери, меняет окна, меняет розетки, переклеивает обои. Он уже завершил кухню и спальню, но в большой комнате за дверью громоздятся доски, а под диваном стоят ведерки шпаклевки, а в кладовке упаковки цемента, и Елена Андреевна иронически морщится, но ничего не говорит.
Елена Андреевна элегантная дама, днем она преподает историю России в местном вузе, а вечерами пишет на заказ рефераты, курсовые и дипломы, вооружившись пачкой крепких сигарет и чашкой смоляного кофе, и Борис Алексеич ходит фыркая и говорит «Лена, ты много куришь!»
Она зарабатывает на жизнь, а он делает ремонт. Он военный пенсионер, он не работает, поэтому он готовит, убирает, приводит в порядок дачу, читает газеты, рассуждает о политике и солит огурцы.
Каждую осень он привозит нам калужским экспрессом поздние осенние яблоки в ящиках. Слои яблок переложены газетами, и когда снимешь крышку и сунешь туда нос, накатывает волна запаха. Так бы стояла и нюхала. И нюхала бы. И стояла бы.
Борис Алексеевич катается шариком по дому, и ему все любопытно:
— Шурик, а это у тебя что за тетрадка здесь лежит?
— Дед, не трогай, а?
— Да я не трогаю, я просто посмотрел, голограмма на ней, что ли? Или как это называется, когда изображение переливается? Маша, а ты носки сама умеешь надевать? А почему ты тогда без носков?
— А я босиком по полу хожу, мама разрешает.
— А пол-то грязный… Ты бы помыла, маме бы помогла.
— А я не умею.
— А я тебя научу. Вот мы с тобой поделимся, тебе та половина, а мне эта. А ну, кто быстрее?
— А я не умею.
— А я научу. Пойдем ведро наливать. А ты, Шурик…
— Я Саша!
— Саша-простокваша. А ты в магазин сходи, а то мама голодная придет…
Я была на работе, но живо это слышу.
Я помню, как шла с работы в половине девятого вечера, когда свекор впервые у нас гостил, и думала, что сейчас мне надо будет живо приготовить еду, и купать Машку, и развлекать свекра разговорами…
Розовая, вымытая Машка сидела в постели в махровом халате. Выгулянная собака спала под балконом. Меня ждала кастрюля с картофельным пюре, котлеты и малосольные огурцы горячей засолки («Это мы с дедом солили», — гордо заметила Машка).
Саша злобно переписывал доклад по биологии, потому что деду не понравилось первое его исполнение.
— Катюша, — сказал Борис Алексеич, подсаживаясь ко мне поближе, когда я наелась и упала на диван. — Вот ты в журналистских кругах вращаешься, ты мне объясни, Евгений Киселев — он что за человек? Я что-то совсем его не понимаю.
Утром дед поднял Сашу на зарядку. Сын огрызался, делал вид, что сейчас умрет, отжимался с видом «на, только отстань», и мне было стыдно и неловко.
Когда дед уехал, сын сморщил морду и спросил: «Ну ты-то меня не будешь заставлять отжиматься?»
Когда я вечером привела Машку из садика, меня ждала перевернутая кошачья миска, сломанный стул и домашка по физике.
— Нет, Борис Алексеевич, — пробормотала я. — Он последний раз звонил две недели назад, а мобильный у него не отвечает…
— Плохо, — огорчился свекор. — А у нас Елена Андреевна в Москву в командировку едет, можно у вас остановиться?
Это мне знак
В «Знаке» полагалось держать марку. Главный редактор Валентин полагал, что отдел культуры должен быть концептуальным и продвинутым, а коммерческий директор Рафаил — что он должен привлекать массового читателя. Они никак не могли нащупать баланс между концептуальностью и массовостью, а когда его нащупали, моими главными героями оказались Владимир Сорокин, Кирилл Ганин, Андрей Житинкин и издательство «Ад Маргинем». Между делом я писала в соседние отделы образования и науки, которые тоже никак не могли найти компромисса: в одном из них здравому смыслу противоречил рекламодатель, в другом — ученые, взыскующие научной добросовестности. Журналисты переписывали их несъедобные реплики простым языком, ученые кричали, что они невежды, и требовали все вернуть назад. А над схваткой стояли коммерческий директор и главный редактор и предлагали ценные указания. Поскандальнее, требовал коммерческий директор. Поумнее, брюзжал главный. Побольше гадостей, требовал один. Побольше стиля, требовал другой.
Затем оба сливались в экстазе, требуя больше эротики, больше движения, больше жизни, гадства, сволочизма, чтобы все дрожали, чтобы уважали, чтобы понимали, какие мы раскованные, умные, злые…