Конь в пальто

Они и они

Я живу — и не думаю. Живу — и не прихожу в сознание. В коме живу. У меня есть все рефлексы — глотательный там, моргательный, сочинятельный тексты из фактуры рекламодателя, — условные рефлексы и безусловные, только в сознание я почему-то не прихожу.

Вот пришла к нам Лариса — из хорошего, большого издательского дома, у нее там была белая зарплата и социальный пакет. Она очень расстраивалась, что у нас тут черная зарплата и нет социального пакета, потому что она хотела взять кредит в банке. Не то на квартиру, не то на машину.

Нет, я понимаю: конечно, в принципе кредит можно взять. У меня, правда, белая зарплата была только когда я числилась ассистентом на кафедре истории философии, под нее кредита не дали бы даже в газетном киоске. Можно, конечно, взять кредит — если ты уверен, что завтра не придут раскулачивать твоего работодателя или банкира, и ты сам не сломаешь позвоночник и не потеряешь работу… Может, я не в тех местах работала? Может, я в другом мире живу? Но ведь ходят рядом симпатичные люди, эдакие молодые европейцы, у них такие интересные заботы — в Милан поехать закупиться, приобрести в новую квартиру галогеновые лампы для подвесного потолка, сходить в клуб послушать саксофониста, в тренажерный зал покачаться, ребенка в конный клуб устроить… не пойму, как это у них получается — мы же в одном месте работаем?

Разговаривать с ними интересней, чем с инопланетянами. За эту фокус-группу насмерть бьются все отдела маркетинга и рекламы, для них пишутся газеты и журналы, я сама типа для них пишу. В конце концов, мы в одни школы ходили, в одном году родились, в одном вузе учились и в одном издании работаем. Но не покидает меня ощущение, что мы разных видов. И даже родов. Если кикимора моя в зеленой юбке, скажем, типичный хомо советикус, то эти, получается, хомо постсоветикус… А я кто? А я эквус вульгарис. Лошадь ломовая малозатратная, как я в чьем-то ЖЖ прочитала.

Лариса получает почти в два раза больше меня, хотя мы делаем одинаковую работу. Просто при устройстве на работу я честно сказала, сколько мне платят в моей богадельне, а она так же честно сказала, сколько ей платили в ее издательском доме. Коммерческий директор Рафаил тут же скорректировал предложение, убавив мне двести баксов и добавив ей триста. Честность — худшая политика.

Я люблю слушать Ларису, она гонец из какой-то дальней, иной жизни. У нее два высших образования (второе — управленческое). Она прошла тренинг по лидерству и тренинг по тайм-менеджменту. Когда она видит, как я мечусь угорелой курицей, передвигаясь по жизни зигзагом, она говорит: это все от неорганизованности. Ты неэффективный работник. Ты должна повысить свой КПД и научиться быть эффективной. Я киваю. При этом мы обе одинаково своевременно сдаем в номер равное количество одинаково качественных (или некачественных) материалов примерно одного объема, иногда я даже раньше.

Вчера я обмолвилась, что в парке, где я гуляю с детьми, собираются строить элитный спортивный клуб с подземной парковкой.

— Ну и отлично, будете в спортклуб ходить, — сказала Лариса.

Я скривилась и покачала головой

— Ты по уровню доходов принадлежишь к верхнему слою общества, почему ты политически ведешь себя как маргинал? Тебя радовать должно, что у вас клуб строят. Это старухи пускай митингуют. Твои же дети там смогут заниматься. Что за совковое мышление, честное слово.

Как-то мне красноносая кикимора из «Каракалпакских ведомостей» милей и ближе. Хотя мне и говорить с ней было бы не о чем, и перманент у нее на голове ужасный, и зуб золотой, и юбка в катышках, и зарабатываю я в восемь раз больше. С Ларисой я хотя бы еще могу поддерживать разговор, хотя внутренне ни с чем не соглашаюсь. А кикимора кучум-кумыкская бы на пятой минуте заговорила, как все стало дорого, тут-то бы я и увяла. Я про это совсем не могу. Но я иногда задумываюсь — а о чем мне интересно говорить? И понимаю: ни о чем. И поэтому я молчу.

Вот на чем я все время ловлю себя: кто бы что ни говорил, я внутренне не соглашаюсь. Одним я чужая, потому что сама их среда меня выталкивает: сама москвичка, и зарплата у меня московская, и все вы, журналюги, продажные.

А у них дома есть диван, обитый флоком, а над диваном висит ковер, и они фотографируются на фоне ковра. А на новый год они надевают своим кошкам и собакам на головы санта-клаусные колпачки и фотографируются с ними на диване на фоне ковра. Они покупают видеокамеры и снимают, как их сестры и тетки, перепившись, падают на чужих свадьбах, а их дети падают с горшков на фоне ковра. И посылают это в «Сам себе режиссер». Их мужчины носят спортивные костюмы и черную кожу, а женщины норку и золото. Они стоят на земле двумя крепкими ногами, а под землей вырыт погреб, а в погребе десять мешков картошки и заготовки на зиму. А я не делаю зимних заготовок, мне их хранить негде.

Летом они ездят на шашлыки на берег реки, а зимой ходят на лыжах, а по средам парятся в бане, а в воскресенье достраивают бытовку на даче, а в следующее едут к Георгию Павловичу, которого дочь живет в Москве, и они долго ругают Москву и завидуют Георгию Павловичу, а потом радуются, что у самих дети не хуже пристроены, ну и что же, что не в Москве, зато вон они в тот год в Испанию ездили.

Когда они начинают говорить о политике, они только матерятся, а потом вдруг идут и голосуют за партию власти.

С моим существованием их мирит только мой робкий вид и поношенная куртка, как-то неловко такому человеку сказать «вы, москвичи, зажрались». Нет, я в принципе могу себе новую купить, просто я к этой привыкла и в магазин ехать некогда.

И с этими, другими, мне тоже нечего делать, они люди с другой одинокой планеты. У них другой словарный запас и не та тематика. У них светская жизнь и корпоративные вечеринки, мне скучно, не хочу я, не буду об этом писать. Они читают то, что отрецензирует журнал «Афиша», а муж красноносой кикиморы — газету «Здоровый образ жизни», а она, наверно, мается там в своем Уржум-Калыме, все думает, «в Москву, в Москву, в Москву», зеленую юбку выбирала — саму модную, даже трусы, наверно, в чемодан складывала самые красивые.