Полёт совиного пёрышка

Я снова и снова повторяла про себя заклинание, складывала пальцы, вытягивала руку, а фитилёк свечи оставался нетронутым. Сычик наблюдал за моими потугами с нескрываемой грустью.

Сначала пришло головокружение, так резко, что я выронила пособие и вцепилась в подлокотники кресла. Зазвенело в ушах, отрезая от меня все остальные звуки; я заморгала, пытаясь прогнать темноту. Несколько шагов до кровати. Сквозь упавшую на глаза пелену я разглядела подобравшегося сыча и тревогу в его глазищах.

– Одно из двух, Рене: или я перезанималась, или это оно, – пробормотала я, с трудом выдернув себя из кресла.

Превозмогая усиливающуюся слабость, добралась до постели, проверила, на месте ли пузырьки и стакан с разведённым порошком. Сыч перелетел следом, опустился рядом, возле лица. Сил на то, чтобы зажечь магический светильник в изголовье, у меня хватило, даря надежду, что, если это всё-таки приступ, я сумею его преодолеть.

Но на смену головокружению, тошноте и слабости пришёл забытый, но очень знакомый жар, выворачивающий суставы. Я успела дотянуться до простой воды, половину выпила, половину пролила, и упала на подушки. Надо постараться перетерпеть…

Глава 12.2

Так плохо было только в самый первый раз, когда после прогулки под дождём я подхватила казавшуюся обычной простуду. Болезнь явила себя во всём своём безобразном облике, била жаром и ознобом, головокружение заставляло падать с немыслимой высоты, хотя на самом деле голова не отрывалась от подушки. Поочерёдно терзали тошнота и жажда, но не было сил дотянуться до кувшина с водой. В одурманенном болью и жаром мозгу билась единственная мысль: держаться, переждать приступ, сколько хватит сил терпеть. Мучительно обжигало и сдавливало горло, я царапала кожу в кровь, жалела, что не догадалась подготовить плошку с водой и кусок ткани – невыносимо хотелось приложить к телу холодную влажную тряпицу. Не видела Рене, но чувствовала его присутствие, шелест крыльев. А потом провалилась в тяжёлый сон, где из мрака или потемневших от времени стен проступали жуткие скалящиеся морды. Снова и снова я отворачивалась, но натыкалась на очередной оскал и провал глаз в прорезях маски. Та маска закрывала лицо человека полностью, но кошмары искажали её форму как вздумается. Я пыталась дышать и найти дверь, выбраться из страшной комнаты, непослушные пальцы скребли по плотно подогнанным доскам в поисках ручки, соскальзывали снова и снова, и так мало оставалось в теле сил. Мне бы немного огня в ладонь да сил на бросок, такой, чтобы ни у одной маски не осталось шанса уцелеть, но огонь поглощал меня саму, вместо силы приносил чудовищные мучения.

«Соберись, – приказала я себе, балансируя на острие беспамятства. – Нет никакого подвала с масками на чудовищах. Микстура на расстоянии вытянутой руки, надо дотянуться, и всё прекратится». Надо повернуться на бок и протянуть руку. Всего-то. Тело стало неповоротливым, не слушалось, я не чувствовала рук, но, кажется, много времени спустя преодолела огромное расстояние до стакана. Чувствовала резные грани стекла под пальцами, но не запомнила ни одного глотка, не помнила, как вернула стакан на столик. Голову придавило к подушке, лицом вниз, но лежать так было невозможно, слишком кружилась голова. Не задохнуться бы. Сычик не сможет меня переложить. Не хватало воздуха; надо перевернуться. Надо. Веки перестали подниматься.

Очнулась в темноте, светильники не горели. Кое-как разлепила ресницы, пыталась смотреть перед собой, а вокруг звенела абсолютная тишина. Хотела позвать Рене, но не сумела извлечь ни звука, а потом чуть в стороне возникло тусклое серебристое сияние. Я с трудом повернула голову, осознав себя лежащей на спине, и разглядела сидящую на постели фигуру. Мужскую или женскую? Очень хотелось пить, знобило так, что зубы стучали друг о друга, а обжигающее давление в горле никуда не делось. Сияние приблизилось: надо мной склонилось очень знакомое лицо, и тоска сжала сердце, когда я разглядела абсолютно белые волосы, уложенные короной на голове, ласковую улыбку и очень печальный взгляд.

– Посиди со мной, – беззвучно попросила я. – Мама. Мне очень плохо.

Тонкие полупрозрачные руки погладили пылающее лицо, легли на шею, спустились немного ниже, к источнику изматывающего жара.

– Потерпи немного, ласточка моя. Совсем чуть-чуть, немного осталось.

Её губы не шевелились, во мраке, слегка подсвеченным бледным серебром, мамин взгляд изменился, стал пронизывающим, очень внимательным, ощутимо потянуло холодом. Я вдруг испугалась.

Мама ушла вслед за отцом, в день его казни, не дождавшись своей. Я не видела её тела, лишь раз тайно побывала на её могиле; в моей памяти она оставалась живой, а сейчас её окружал неправильный свет, искажая родные черты. Я хотела сбросить её руки со своего горла, но не могла шевельнуть и пальцем.

– Я…хочу…жить, – просипела я, не в силах отвести взгляда от её лица.

Уголки её губ, когда-то ярких и полных, слабо дёрнулись, или мне привиделось? Тусклый серебряный контур начал таять, а я смотрела и смотрела, как растворялась во мраке последняя слабая искорка, потом, снова оставшись одна, с трудом повернула голову в сторону столика с лекарствами: я приняла их все или пила только из одного стакана? Сердце всё ещё стучало неровно, испуганно. Над изголовьем, излучая мягкий розоватый свет, парил светильник, но я хорошо помнила, что очнулась в полной темноте, не считая призрачного сияния мамы. Зажечь его, будучи в беспамятстве, я никак не могла. Рене..? Где он, кстати? Собравшись с силами, я позвала птицу и краем глаза уловила ответное движение сбоку. Двигаться никак не выходило, жар и полное бессилие; я поняла, что если немедленно не пошевелю хоть пальцем, просто умру. Собрала в кучку остатки отчаяния и упрямства и приподнялась на постели, скосила глаза на прикроватный столик. Все подготовленные ёмкости стояли нетронутыми. Я так и не приняла ни одного, мне это только приснилось?.. Я упала обратно и, кажется, падала очень долго, успев напоследок ощутить на лице смазанное прикосновение птичьих перьев.

Наверное, мама всё-таки забрала меня с собой и там, по первым ощущениям, было неплохо. Лихорадка отступила и плечи перестал сотрясать озноб, прекратилась жажда. И никаких жутких масок и скалящихся морд. Со всех сторон окутывало тепло, ничуть не похожее на объятия одеяла, в которое я завернулась в начале приступа. Еле слышный, повторяющийся звук заставил меня напрячь слух и, спустя некоторое время, он оформился в тихие, полные безысходной тоски слова на незнакомом языке. Почему-то именно чужая речь убедила в том, что на тот свет я ещё не отправилась. Я пошевелилась и поняла, что положение тела не самое удобное, но было так тепло, что готова была потерпеть ещё. Не с первого раза получилось открыть глаза.

Сквозь мутную пелену я разглядела осунувшееся, несчастное лицо Рене, сильно отросшие тёмные пряди волос, почти касающиеся моего лба. Я лежала на его руках, он то гладил меня по лицу, то склонялся совсем низко, касался губами горячих висков. И тихо говорил что-то на своём наречии, из всего потока я разобрала только «лиро» и своё имя. У него были восхитительно прохладные ладони, а я после пережитого была слабее новорожденного котёнка и позволила себе ещё одну недозволительную слабость: не прогонять, не просить, едва очнувшись, соблюдать положенную дистанцию.

– Дэри, – позвал Рене, переходя на логнос. – Прости меня, ласточка. Я не должен был подвергать тебя такому риску. Дай мне в морду, посади в корзинку… Вытащи все перья из этого чучела, заслужил. Только вернись, пожалуйста.