"МАМА"

Часть I. На Апиевой дороге

- Едут! – прокричал Ганик.

Он под чириканье на улице воробьев и карканье ворон, влетел в избушку, как ненормальный с выпученными глазами.

- Едут, шесть всадников! – он прокричал – Шесть всадника едут в Рим!

Он пробежал до деревянного стола, где у горящего очага, почти развалившегося от ветхости дома, возилась его приемная земная мать.

- Мама! А, где Урсула и Камила?! - он, громко запалившись слегка от быстрого бега, прокричал, кареглазой женщине. В старенькой, крестьянской изношенной уже до дыр длинной до пола, подпоясанной простым тонким поясом из холстины домашней тунике. Надетой, на ее голое тело, и на босую ногу. С забранными в хвост длинными и торчащими во все стороны вьющимися уже с сединой черными волосами.

- Что ты так разорался, сын – Мать произнесла ему.

Она испугалась и даже вздрогнула.

- Весь дом переполошил – она прикрикнула на своего сына – Они еще спят.

Сильвия подошла к своему сыну Ганику и его спросила - Кто едет?

- Всадники, мама – уже спокойнее произнес Ганик – Я слышал от ребят, сам едет Германик и командующий легионами Блез. Они едут в Рим. К императору Тиберию.

Ганик взял за обе руки свою приемную мать и произнес ей - Я хочу увидеть Рим.

Он не видел и не был с рождения в нем, хотя Ганик с сестрами и матерью жили, буквально у него под боком. Он не видел римских воинов всадников. Приемная мама всегда прятала его, еще совсем маленького, как кто проезжал по этой дороге мимо Селенфии. Внутри их старенького перекошенного временем крестьянского дома.

- Я не пущу тебя туда. И ты это знаешь, Ганик – она произнесла ему строго – Я боюсь за тебя, сын мой.

Она оставила его стоять посреди дома, и пошла снова к глиняной печке, где варилась опять рыба, и запах стоял на весь дом.

- Камилла и Урсула спят еще – она ему произнесла негромко - Ты же знаешь они еще маленькие. А ты вырос вперед их. Кто ты, я и не знаю до сих пор

Она говорила высокому и здоровому широкоплечему парню, на вид лет уже двадцатидевяти или даже старше. Одетому, тоже по-крестьянски в короткую до колен тогу, с короткими рукавами. С сильными, мускулистыми руками и босыми запыленными уличной пылью ногами.

- С того момента как нашли с твоим приемным отцом тебя здесь в этом доме – она произнесла Ганику - Твой возраст я не могу определить. И не знаю, откуда ты, Ганик. Сыночек мой. И я боюсь за тебя. Особенно, после того как умер Митрий, твой отец.

Приемный отец Ганика, тоже уже в годах рыбак. Лет пятидесяти с лишним, и старше приемной его сорокалетней матери. Которая уже выглядела порядком измученной от такой вот крестьянской нелегкой жизни.

Митрий Пул, утонул в Тибре. Пошел рыбачить и утонул. Вообще не ясно даже как, но его нашли мертвым уже на берегу. И похоронили недалеко от селения Селенфия. Говорят, видели даже, как он выполз на берег, но нахлебался воды. И не смог прийти в себя.

И вот, Ганик, жил только с приемной не родной ему матерью и двумя сводными ему сестрами Урсулой и Камилой. На самом краю своей деревни в той старой завалившейся набок избушке.

Они были, чуть ли не самыми бедными из всех крестьян в деревне. И жили на одной пойманной теперь Гаником рыбе.

- Скоро там будут гладиаторские игры, мама – он, стоя перед ней, посреди дома произнес ей.

Ганик разочарованно посмотрел на неродную свою, но очень любящую его как своих дочерей крестьянку мать, заботливую, и невероятно добрую и снова произнес – Я не был ни разу в Риме. Ни разу не видел гладиаторов, только от мальчишек слышал о них. Говорят, они красивые и сильные все как один, и есть даже школы, где их учат драться друг против друга на забаву горожан Рима.

- Я сказала, нет, значит, нет – ответила строже ему Сильвия.

- Мама! - он упрашивал ее, но она не согалашалась.

Он, Ганик, выросший непонятно как до возраста практически уже взрослого мужчины с полугодовалого младенца всего за пять лет. И Сильвия прятала его ото всех. Благо их почти завалившаяся крестьянская рыбацкая хижина стояла в стороне от самой деревни. И Ганика видели не часто, даже соседи крестьяне. Хотя не раз задавались вопросом о возрасте Ганика. И постоянно Сильвии этим докучали. Особенно селянки, женщины. И Сильвия боялась, чтобы слух не разнесся далеко. И особенно до самого Рима. Она постоянно прятала Ганика от посторонних глаз. Особенно, проезжих по Апиевой дороге в город.

Но сегодня Ганика было не удержать. Он так и рвался туда, на ту дорогу.

- Нет, мальчик мой – Сильвия строго произнесла ему - Все соседи и те знают, что с тобой, что-то не так. И они смотрят на нас косо и боятся. Я тоже боюсь, чтобы сюда не нагрянула какая-нибудь стража из города или солдаты. Узнай о тебе и какой ты.

- Тем лучше, если я уйду отсюда, когда-нибудь – он произнес уже серьезнее - Я уже взрослый почти, ты сама мне сказала.

- Ты еще ребенок, Ганик – произнесла мать и подошла к своему приемному сыну. И добавила – И это еще больше беспокоит меня. Просто ребенок, выросший очень быстро и не по понятным естественным причинам. Так обычные дети не растут. И хорошо, что мы живем на большом отдалении от остальных соседей. И они тебя редко видят. И быстро забывают о тебе. Но это временно. Когда-нибудь все равно случиться что-нибудь нехорошее. И я это чувствую, Ганик.

Ганик подошел к Сильвии и поцеловал приемную мать.

Она ему опять напомнила о его возрасте. Но кто, он не знал, и не знала, ни она, ни сводные сестры, ни его покойный рыбак отец.

Ганик видел странные сны. Странные и настолько четкие и ясные, что сам их не мог объяснить.

Он видел себя, почти постоянно бредущим по какой-то неземной пустыне. Сплошной бесконечной и бескрайней пустыне. Почти все время в одном и том же эпизоде и месте. Среди потрескавшейся выжженной солнцем земли и валяющихся камней. Подымающим под собой, босыми своими ногами, с ее поверхности песок и пыль. Этот сон, он видел с самого малолетства. С разницей ощущений себя в них от совсем маленького мальчишки до уже вполне взрослого мужчины. Именно в возрасте двадцатидевяти лет, он начал видеть эти сны вообще регулярно с завидным постоянством. И видеть ее. Странную. Бредущую, чуть поодаль от него в оборванном в подоле истрепанного рубища платья. Еще не шибко старую, вполне привлекательного вида русоволосую женщину, которая даже общалась с ним в тех снах и называла его своим сыном.

Раньше она была моложе, когда он был совсем маленьким. Когда она оставила его в избушке рыбака и его жены, и он странным образом запомнил ее тогда гораздо, более молодое лицо. Так ему казалось. Но прошло, не более, пяти лет до его почти взросления, но она не изменилась. Не изменилась в его тех странных снах. Только стала несколько старше, как ему показалось, но попрежнему называла его своим родным сыном и клялась в любви к потерянному ребенку.