Переписка

Целую крепко

Сережа

7/VI <19>12

<В Коктебель>

Таруса

Калужской губ<ернии>

Моя милая Верочка,

Кажется, начинаю тебе третье письмо и всё никак не могу кончить.

Сейчас я в Тарусе. Из окон нашего дома видна Ока, с холмистыми зелеными берегами. Здесь очень и очень хорошо. Именно то, к чему я стремился в продолжении нескольких лет.

Мы живем в старинном домике, окруженном старым липовым садом. Старая, допотопная Тиё обращается с нами, как с детьми и рассказывает тысячи своих воспоминаний, до поразительности похожих одно на другое. За кофе и за чаем мы проводим по часу, по полтора.

Меня она называет Сихррож (выговаривать P нужно горлом), Марину Муссиа.

Меня она считает за английского лорда, скрывающего свою национальность. Чтобы доставить мне удовольствие, она всё время расхваливает Англию и ее обычаи. Но несмотря на всё, она очень добрая и необыкновенно-интересная Тиё.

В Москве я был и на открытии Музея и на открытии памятника А III. В продолжение всего молебна, а он длится около часа, я стоят в двух шагах от Государя и его матери.[248] Очень хорошо разглядел его. Он очень мал ростом, моложав, с добрыми, светлыми глазами. Наружность не императора.

На открытии были все высшие сановники. Если бы ты знала, что это за разваливающиеся старики! Во время пения вечной памяти Александру III вся зала опустилась на колени. Половина после этого не могла встать. Мне самому пришлось поднимать одного старца — сенатора, который оглашал всю залу своими стонами.

Я был, конечно, самым молодым, в прекрасном, взятом напрокат фраке и шапо-клаке. Чувствовал себя очень непринужденно и держал себя поэтому прекрасно. Расскажу при свидании много интересных подробностей, для которых здесь нет места.

Моя книга, как я узнал недавно, расходится довольно хорошо. Маринина еще лучше. Пока кончаю. Желаю тебе всего, всего хорошего

Сережа

Чувствую, что ты, дрянь, мне ничего не напишешь.[249]

8 июля <19>12

<Москва>

<В Коктебель>

Милая Верка,

Через несколько дней мы покупаем старинный особняк в девять комнат, в прекрасном тихом переулке.[250] Напоминает он бабушкин, хотя, конечно, меньше последнего (особняк, а не переулок меньше). Дом состоит из подвала (кухня, людская и т. п.), первого этажа (7 комнат) и мезонина — в три комнаты. Расположение комнат старо-барское: из передней вход в залу, из залы — в гостиную, из гостиной — в кабинет и т. п. Рядом со столовой — маленькая буфетная. Недостает только зимнего сада с фонтаном.

Не хочешь ли ты этой зимою поселиться с нами. У нас будет экономка (помнишь милую старушку на моей свадьбе). Мы высчитали сколько с тебя брать. Полный пансион и комната 35 рублей.

От нашего дома (он на Полянке) идут трамваи на Арбатскую площадь, Лубянскую, Театральную (13, 3) при этом езды до Арб<ата>минут 8 — 10, до Большого Театра столько же. Я очень рад, что удалось так устроиться.

Чуть было не купили дом в Сокольниках. У нас будет телефон. Если хочешь с нами устроиться — пиши немедленно: нам необходимо знать сейчас же. Детская наверху — ребенок мешать не будет.

Вот уже две недели, как мы в Москве. Здесь не очень жарко — часто бывают грозы.

Твой Гумилев — болван, так же как Сергей Городецкий.[251] С. Г. поместил в «Речи» статью о женщинах-поэтах, в которой о МЦотзывается как… да не хочу повторять глупости!

Пиши на Собачью пл<ощадку> 8.

Не забудь сообщить, думаешь ли жить у нас.

Целую

Сережа

Кому следует приветы. Костры помню.

[252]

Милая Верочка, Христос Воскресе! — Сидим еще в Москве, дежуря ежедневно в Союзе.[253] Удивляюсь, как у меня еще не образовались пролежни, думаю начать приходить туда на дежурство с резиновыми кругами.

— Лиля уехала в Финляндию отдыхать — ее адреса я, конечно, не знаю — недели через две она собирается вернуться.

В этом году Пасха невеселая. В первый день праздника я находился в таком мрачном и рассеянном настроении, что опустил в почтовый ящик вместо поздравительного письма рублевую бумажку (честное слово — правда!)

Весна в Москве холодная, осенняя. Молись за мое скорейшее отбытие.

Твой брат милосердия

С.

30/VI <19>15 г

<Минск>

Милая Верочка, у самой Москвы — на ходу видел мельком твой поезд — какая обида!

Этот наш рейс будет, вероятно, коротким и если ты не уедешь из Москвы — мы скоро увидимся.

— Получила ли ключи от квартиры? Я поручил передать их вашему заведующему.

В Союзе на твое место[254] будет проситься сестра с нашего поезда Татьяна Львовна Мазурова — ее смело можешь рекомендовать, как прекрасного человека и работника. Хотя, наверное, твой поезд уже ушел.

Сейчас короткая остановка в Минске. Куда едем — неизвестно.

Предыдущий рейс был исключительно интересным — мы подвозили раненых из Жирардова и Теремна.

Пока до скорого свидания. Целую.

<10 июля 1915 г.>

Кубинка

Милая Верочка, поезд свой догнали, или вернее он нас догнал в Кубинке.[255] На этой гнусной станции просидели более шести часов.

Сейчас я у себя в купэ, уже выспался, сижу в неописуемой позе, чтобы вагонная тряска давала себя меньше чувствовать.

248

Вдовствующая императрица Мария Федоровна (1847–1928) — жена императора Александра III, мать Николая II.

249

Сохранилось еще одно письмо С. Я. Эфрона к В. Я. Эфрон, написанное в Тарусе, — 10 июня 1912 г.: «Если бы ты знала, как здесь хорошо!

Сегодня встречали с Мариной восход солнца и оба получили насморк. У Марины двойной насморк: сенной — от цветов, и обыкновенный — от восхода солнца. Вникни в этот диссонанс — причины и следствия» (РГАЛИ, ф. 2962, оп. 1, ед. хр. 422, л. 18).

250

Имеется в виду дом в Замоскворечье, на углу Большой Полянки и Малого Екатерининского переулка, деньги на покупку которого дала С. Д. Мейн.

251

Эти слова С. Я. Эфрона вызваны отзывами Н. С. Гумилева и С. М. Городецкого о Волшебном Фонаре. Ср.: «„Волшебный фонарь“ — уже подделка, и изданная к тому же в стилизованном „под детей“ книгоиздательстве <…>. Те же темы, те же образы, только бледнее и суше, словно это не переживания и не воспоминания о пережитом, а лишь воспоминания о воспоминаниях. То же и в отношении формы» (Гумилев Н. Письма о русской поэзии. — «Аполлон», 1912, № 5). Городецкий в статье «Женское рукоделие» писал, что Волшебный Фонарь «открыто исповедует права женщины-поэта на какую-то особенную поэзию» и что к «причудам женским у Марины Цветаевой присоединяются еще ребяческие» («Речь», 1912, 30 апреля).

252

Адресовано в Белосток в санитарный поезд № 182 Всероссийского Земского Союза помощи больным и раненым воинам, где сестрой милосердия работала В. Я. Эфрон. На конверте — переадресовка (по пути следования поезда): Варшава, Брестский вокзал.

253

С. Я. Эфрон в марте 1915 г. поступил санитаром в поезд № 187, дежурил в Отделе санитарных поездов Всероссийского Земского Союза в ожидании отправки.

254

С 1 июля 1915 г. В. Я. Эфрон увольнялась из санитарного поезда, намереваясь возобновить занятия театром.

255

железнодорожная станция в 60 км от Москвы.