Страница 2 из 27
— Пап, а можно и мне туда съездить? — спросил я, наперед зная ответ. — А то меня замучило воспоминание о жарком солнце и о каплях пота на лице. Может, еще чего-нибудь вспомню.
— Может быть, позже, — пряча глаза, ответил отец. — Когда секретность будет снята. Сам понимаешь, это та самая «война, которой не было». Но если появится возможность, мы с тобой обязательно съездим. Для меня эти места тоже, знаешь ли, не чужие. Там прошли самые счастливые годы… и самые трагические — как забудешь такое.
С того знакового праздничного дня мои воспоминания дополнили картины с моей вновь обретенной мамой. Самая красивая в мире испанка часами глядела на меня из своего прекрасного далёка. Лицо, освещенное восходящим солнцем, с блестящими карими глазами, улыбающимися ласковыми губами, склонялось ко мне, сладостное дыхание обдавало меня, вокруг рассыпались мягкими волнами каштановые ароматные волосы, меня слегка раскачивали загорелые руки с длинными пальцами, почти не открывая рта, она шепотом напевала по-испански ласковые слова, а я понимал без перевода эту песню всемирной материнской любви к своему детенышу, а я таял от любви, застенчиво укрываясь ручками в перевязках, робко касаясь крошечными мягкими пальчиками смеющихся губ, гладких загорелых щек, ровного высокого лба, неумелым ртом булькая нечто понятное лишь этой прекрасной женщине.
Мама-мамочка, я знал, что ты обязательно появишься в моей недолгой жизни. Верил в то, что ты станешь приходить ко мне ночами во сне, мечтами днем, я был абсолютно уверен в том, что ты погладишь мою голову красивыми теплыми руками, заботливо сотрешь согнутым пальцем слезу, когда я стану выть от обиды и несправедливости, подуешь на рану ароматным дыханием, отгоняя саднящую боль, успокоишь ласковым шепотом — и я наконец осознаю что у меня есть мама, и я ей нужен, она меня любит и всегда будет переживать или даже плакать порой о своём родном сыне.
У меня только один вопрос… я где-то слышал или прочел, что сын неосознанно всю жизнь ищет себе девушку, похожую на маму. Отсюда вопрос: где же я найду такую красивую, ласковую, любящую девушку, да и есть ли такие в природе? Что-то мне подсказывает, быть мне всегда одиноким. Может быть, именно поэтому основная часть моей непутевой жизни извне переместилась внутрь. Вот уж где я был совершенно свободным, хозяином положения, волшебником и воином, режиссером и актером, художником и поэтом.
Всё чаще я заставал самого себя сидящим на подоконнике, бредущим по аллеям парка, лежащим на полу или в постели. В эти минуты я отпускал своё сознание на свободу, оно уплывало в далекую страну, где светило яркое солнце, шелестели лаковыми пропеллерами пальмы, мелодично пели в вышине птицы. Там люди мне белозубо улыбались, приветственно взмахивали мозолистыми руками, смахивая со лба капли соленой влаги. Там порой встречалась креолка, тонкая как стебель цветка, изящная как пантера, гибкая как лоза, глазастая как лань, желанная как несбыточная мечта.
Мама Оля, которую никак не мог назвать даже мысленно мачехой, глядя на мою сакральную задумчивость, молча вздыхала, робко звала меня за стол, протягивала глаженную одежду, предлагала помощь в приготовлении уроков, перед сном желала спокойной ночи. Отец — тот не вздыхал, не шептал — только молча кивал головой и порой кривился как от зубной боли: непутевый ты у меня, совсем никудышний. А вот новости из разряда положительных — на лице моей новой далёкой мамы иногда появлялась тень укоризны, тогда я вдруг выходил из мечтательного полусна и, словно получив стимул, энергично принимался за устройство внешней части своей жизни. Успешно завершив рывок вперед и вверх, получал от мамы удовлетворительный кивок головой и благодарную улыбку — ради этого я был готов и на подвиг.
Не имея возможности получить сатисфакцию дома, я вспоминал о племяннике. Да, вот так — пожилой мужчина, мудрый до озноба по спине, приходился внуком родного брата отца и, соответственно моим племянником. Эта возрастная неразбериха произошла благодаря многодетности дедушки с бабушкой. Дедушка моего племянника был старшим сыном моего деда, а мой отец – самым младшим сыном родного деда. Однако, племянником, или племяшом, назвать Ивана Ивановича я не смел — уважал его и даже побаивался. Иногда казалось, что видит он меня насквозь, проникая мысленным взором на самую глубину души, куда я и сам боялся заглядывать.
Вот и в тот раз, не успел войти в дом, а Иван Иваныч уже взмахнул мечом бокового взора и выдал приговор:
— Что, брат, влюбился? Какой-то ты не такой.
— В обычном понимании слова, нет. Девочки меня по-прежнему игнорируют.
— В кого же влюбился? Неужели, в мальчика? Вот уж не ожидал от тебя.
— Как говаривал старик Рабинович — не дождётесь. Отец открыл тайну моего происхождения.
— Неужто решился? Я даже однажды подумал, если отец не признается, и мне придется вмешаться. — Подумал, пошевелил губами, и выдал очередную идею: — Так ты влюбился в испанскую мать! Вот оно что. Понимаю, видел как-то ее фотографию — она действительно очень красива. Слушай, а ты сейчас не рассматриваешь себя в зеркале, пытаясь найти испанские черты?
— Нет, но с мамой общаюсь постоянно, — сознался я.
— Ну да, ты же у нас юноша с воображением. Ну и как, есть результат?
— Знаешь, Иваныч, есть! Когда я сачкую, плохо учусь, пропускаю тренировки, она является мне и ругает, но так нежно, по-матерински, что действует это, как удар бича.
— Понимаю, понимаю, — закивал большой головой мудрый племянник. — По всему видно, ты лишился тайного комплекса сироты при живых родителях. Поздравляю! Это хорошая новость.
— Спасибо тебе, Иван Иваныч! — На этот раз пришла очередь кивать и мне. —Только с тобой я могу душевно поговорить. А то на меня дома смотрят как на сумасшедшего.
— Брось ты, просто они заботятся о тебе. А ты, давай, учись скрывать интимные переживания. Тебя отец родной разве этому не учил? Он-то обладает этим искусством, по роду профессиональной деятельности. И ты учись. Понаблюдай за отцом. Никогда не поймешь, что у него на уме.
— А ты прав, опять прав, старина, — повеселел я внезапно. — Такие времена, что открывать душу каждому встречному просто опасно.
— Кстати, брат мой, — поднял он палец, указательный, — на днях ко мне перевозят твою крестную. Ей в деревне по старости трудно стало самой справляться, а я всегда готов принять ее у себя, чтобы наговориться всласть. Вот уж где ума палата! Думаю, и тебе будет полезно с ней пообщаться. У нее какой-то особый взгляд на самые главные вопросы — ибо верующая. Понимаешь, о чем я?
— Понимаю, — кивнул я. Покрутил головой. — А где твоя подруга? Что-то ее не видно, не слышно.
— Да куда же я без нее! Навестит мать в деревне и вернется. Теперь с бабушкой мне без женской помощи никак не обойтись. — Он вскинул на меня подозрительный взгляд. — А почему интересуешься? Ты и на мою Галочку глаз положил?
— Только не надо инспирировать этих ваших инсинуаций! Просто, я у тебя битый час сижу и голодным животом урчу, а будь она дома, я бы уже пил чай с пирожками.
— Прости, замотался. Пойдем на кухню, я тебе бутербродов нарежу и кофе сварю. Заодно и сам пожую. Сейчас, только музыкальное оформление включу. — И пошаркал в гостиную включать музыкальный центр. Спустя минуту, мощно вступили басы, звякнули тарелки, и заструилась сложная композиция Пинк Флойд.
— Почему ничего не рассказываешь о своей книге? — напомнил я. — Помнится, ты задумал что-то грандиозное!
— Да вот, отправил вторую часть на редактуру. Там у них всё так непросто. Цепляются к каждому второму слову. Я же по-американски пишу, а это еще та нагрузочка!