Civilization

Ход 21

Прошло 400 лет.

Странная штука — эти ожидания. Раньше я очень хотел, чтобы не было никаких неожиданностей, и все было по старому. Теперь же я был страшно рад переменам. На этот раз не было ничего обычного!

Начнем с того, что я, выйдя из цилиндра в храм, не нашел ни одного жреца вообще. В пустом зале сидел какой то паренек и играл сам с собой в камешки. Увидев меня, он опрометью выбежал вон, забыв свои камешки на гладких каменных плитах.

В недоумении пройдя за ним, я нашел храм пустым, а ворота открытыми настежь! Залы были пусты — похоже, храм давным-давно обокрали. Это было ОЧЕНЬ неожиданно. В недоумении я переходил из зала в зал, решительно ничего не понимая. Кроме того, чертовски хотелось жрать.

Я спустился из храма и осмотрелся по сторонам. У подножия Лаона было запрещено селиться кому-либо, поэтому местность была все такой же свободной от населения и богатой дарами земли.

Оглядевшись, я увидел невдалеке рощицу ореховых деревьев. Она сильно сократилась с тех пор как я увидел ее впервые — много стволов пошло на стройку храма и его отделку — но мне бы хватило и одного дерева.

Подойдя к роще, я начал искать орехи. Был не сезон, однако мне удалось отыскать много прошлогодних орехов, не тронутых белками и бурундуками. Наевшись их до омерзения, я прошелся вокруг горы, нашел источник у подножия и напился воды.

Снова сходив в храм, я нашел емкость из-под масла, и наполнил ее водой. На время ночи я отправился в храм — была ненулевая возможность нападения гиен ночью.

На рассвете, я уже подумывал самому отправиться в Митту пешком. Можно было набрать еще орехов в дорогу. Но вот достаточно легкой и удобной емкости для воды я не нашел, а это было критически важно. И что там вообще случилось? Очередная война? Или реально все вымерли от какой то заразы? А что тогда за мальчуган сидел в моем зале — причем, внутреннем зале, моих покоях? Пастушок? Охотник? Рептилоид?

Шарахаясь по пустому храму туда-сюда и предаваясь грустным размышлениям, я не сразу заметил пыльный след на горизонте. Кто-то ехал ко мне!

С надеждой и сомнениями смотрел я на приближающиеся повозки. Не будет ли у меня сейчас еще больших проблем? Нервы на пределе, стучит в висках, а горло предательски пересохло. Надеюсь, в случае чего, я смогу умереть достойно…

Вошедшие люди не были жрецами. Несомненно, это были воины, причем воины знатные. Бородатые, одетые в ст’олы из окрашенной (!) ткани с красной бахромой по краю, поверх которых одеты пояса с кинжалами, с рукоятками, богато украшенными витой медью. У одного звездообразный шрам на лбу — явно когда-то получил камнем из пращи. Держались они вежливо, но с достоинством, сильно отличным от жреческого подобострастия. Никто не пытался целовать мне руки или край одежды, они просто поздоровались поднятием руки ладонью верх.

Они попытались заговорить со мной, и очень скоро я понял, что за прошедшие 40 лет язык сильно изменился, я почти ничего не понимал кроме отдельных слов. Мне нужен был переводчик.

Похоже, пришельцы тоже это поняли. Вскоре привели очень пожилого человека. Он долго вглядывался в меня. Потом сказал что то чернобородому и опустился передо мною на колени.

Воины стали вести себя более почтительно. Одни негромко переговаривались, отойдя в сторону, другие прогуливались по храму, осматривая его.

Через пару часов в зал ввели молодого человека в жреческой одежде. Он был связан по рукам и ногам, так что не мог бежать, а только переставлял ноги мелкими шажками.

Доставленный молодой жрец знал эсперанто. Испуганный юноша стал переводить мне их слова и мои ответы им.

Пришедшие были не варварами и не завоевателями, как я сначала подумал. Это были… революционеры!

Уход в самоизоляцию на вершине Лаона оказался крупной, непростительной ошибкой. Жрецы, по сути, узурпировали власть, присвоили собственность храмов и исполняли только те мои распоряжения, которые были им выгодны, игнорируя все остальное. И ведь построили мне золотую клетку, а я, занятый научными вопросами, так долго этого не замечал!

Оказалось, что жрецы за это время правили бесконтрольно, от моего имени делали предсказания, собирали пожертвования, требовали с городов и поселений подарки. В городе Алитэ жрец моего храма однажды приказал всем местным женщинам явиться в самой лучшей одежде и принести подарки — с каждой по куску ткани. Потом их заперли в храме и потребовали отдать их одежды, а в принесенную ткань завернуться и идти по домам. Якобы одежда была нужна, чтобы одеть статуи в храме, но люди потом видели жен жрецов в этой одежде. В Керкироне воинов, прибывших на сборы их морионов для тренировок и строевой подготовки, отправляли вместо этого на охоту. Всю добычу, разумеется, забирали жрецы. В храмах торговали моими предсказаниями — за плату простакам сообщали, какой будет урожай, что посеять в этом году, удачна ли будет сделка, будут ли легкими роды — в общем, любую ерунду. Дошло до того, что стали использовать моих «двойников» — брали похожего на меня человека (конечно, из своей среды), возили его на белой арбе на обозрение народа, собирали подарки и подношения.

Зря, очень зря разрешил я жрецам давать предсказания, глядя на колеблющийся дым сгорающего орроа! Е было ни одной мелкой сошки в самом захудалом храме, чтобы не пользовалась этим, за мзду давая самые невероятные обещания милости Небесных богов!

По сути, вся страна была обложена военными и религиозными налогами, которые взимали со всех городов местные храмовники. Налоги, введенные для оплаты войны с оруталлами, так и не были отменены и в мирное время. Те, кто не могли внести налог, должны были отрабатывать на храмовых полях. Бывало что бедняков, задолжавших храму, обращали в рабов.

Особенно скандальным были продажи таких рабов чужестранцам — наша страна, когда-то покупавшая рабов, теперь стала их продавать. А доходы жрецы тратили на себя и своих родственников.

При этом жрецы не только не способствовали развитию письменности, а наоборот, запретили пользоваться эсперанто, как «священным языком посвященных в таинства». В итоге эсперанто почти вышел из употребления среди горожан, хотя пришлые торговцы еще пользовались им.

Восстания против жрецов подавлялись отрядами ахайров, превратившихся в личную стражу храмовников. Вместо разведки местности воины ахайры применялись как эскадроны смерти — убивали оппозиционных жрецам демархов* (демарх — глава аристократического рода — ПРИМ). Все эти столкновения и перешли вскоре в настоящую революцию.

Два года назад, на праздник Таурокам, когда устраивают бой быков, жрецы заявились в корраль и конфисковали быков фарраха адаже Керкирона — якобы в счет недоимки по Тауримпосто* (Тауримпосто — храмовый налог на телят. В храм отдавался каждый 16–й теленок — ПРИМ). Их отвели в храм и сразу забили на мясо, хотя это были призовые быки, фавориты предстоящего выступления. Это было прямое оскорбление не последнего в Керкироне человека. Тот не стерпел и организовал заговор.

План заключался в том, чтобы в назначенный день захватить Храмовый холм Керкирона и установить свою власть. После ожесточенного боя город оказался в руках восставших. Они уничтожили всех жрецов, и выбрали себе новые органы правления. Экронты, ассумы, суффекты — все они были избраны по жребию из вождей восставших. Ежегодно жребий метался вновь, чтобы власть не оставалась долго в одних руках.

Восстание скорее перекинулось на север — сначала в Адажион и Арсинойю, а затем и на другие города долины Станубиса. Вскоре жрецы бежали отовсюду, в том числе и с Лаона.