Страница 44 из 95
Первым в списке подозреваемых шел Кабаний Клык, который вел себя вполне почтительно, но я нисколько ему не доверял. Да и другие доверия у меня не вызывали. Единственный человек в округе десяти миль, которому мне можно было бы довериться, это я сам, а зная, каким двуличным я могу быть, я чувствовал себя совсем одиноко. Ну, наверное, можно было считать своим другом хролика, если бы я не начал подозревать, что он и впрямь бессловесное животное, которое ненадолго навестило меня в том странном сне.
Ничто так не сокращает дни правителя у власти, как мнение сподвижников о том, что правитель больше не в силах править. Я старался не выставлять себя в таком свете… особенно в компании злодеев, которые могли зарубить скорбящую вдову и даже не вспомнить об этом. Если истеричная женщина не вызывала у них ни сожаления, ни снисхождения, ничего не понимающий да вдобавок хромой воитель вряд ли был в лучшем положении.
На закате третьего дня пути я увидел, что к нам бегут какие-то люди. Сначала я решил, что эти люди ищут у моей армии защиты, но потом услышал, как они выкрикивают мое имя и славят нас, как героев-победителей. Я понял, что это встречающие, которые хотели проводить меня в мой замок. Так я догадался, что ехать осталось недолго. Кабаний Клык подъехал ко мне на своей лошади и усмехнулся.
— Хорошо возвращаться домой, мироначальник. Поход был прибыльный и даже увлекательный, но иногда неплохо и отдохнуть под родимой сенью, а?
— Хорошо сказано, Кабаний Клык, — ответил я и прибавил в уме: «Бездушный ты убийца», — хотя сам продолжал улыбаться.
Вокруг собралось немало народу, и не только мужчины. На нас, задирая головы, смотрели женщины — они смеялись, выкрикивали мое имя, и дети тоже. Дети улыбались, прыгали и плясали вокруг нас, а мне захотелось крикнуть: «Мы убийцы! Убийцы, насильники и грабители! Мы нападаем на беззащитные города и уничтожаем их, будто у нас есть на это право, а боги там, у себя, лишь принимают погибшие души, потому что ничем не могут помочь людям при жизни! Как же вы можете нас приветствовать? Как же вы можете встречать нас, словно героев, когда мы — дикари и варвары?»
Конечно, мне никто не ответил, потому что никто меня не слышал. Но Мордант сделал надо мной круг и сел на мою вытянутую руку, холодно глядя на меня. Я пожалел, что не могу читать мысли в голове, похожей на птичью. Может быть, он просто глядел на меня, ожидая, когда я угощу его чем-нибудь? Или он понял, что творится в моем сердце, и теперь сочувствовал мне, или, что более вероятно, жалел меня?
— Лети-ка, найди себе что-нибудь поесть, — сказал я и стряхнул его, а вокруг меня прыгали дети, осыпая сухими цветами.
За холмом я увидел, куда лежит наш путь, и, должен признаться, был впечатлен.
Перед нами открылся небольшой горный пояс; крепость была буквально встроена в одну из гор. К солнцу гордо тянулись высокие башни, на шпилях хлопали флаги. Вместо крепостной стены, насколько я мог видеть, крепость, поставленная на дне широкой плоской расселины, была окружена отвесной стеной, являвшейся естественным продолжением горных отрогов. С той стороны, где мы находились, мне, конечно, было не видно, но тем не менее понятно, что противоположный склон гор был абсолютно гладкий и никто из людей не смог бы по нему вскарабкаться. После любого снегопада тут появлялась угроза лавины. Но здесь, на пустынных равнинах Победа, я решил, что снегопада вряд ли можно опасаться всерьез. Одним словом, место выглядело…
— Неприступно, — тихо произнес я.
Какой-то мальчик похлопал меня по ноге, привлекая к себе внимание. Я оттолкнул его, направляя лошадь вперед, не обращая внимания на мольбы других — они хотели, чтобы я сказал им что-нибудь доброе. Мысль о том, что невинные дети поклоняются злу, воплощенному во мне, показалась мне отталкивающей. Я провел три дня, слушая песни и стихи, которые описывали жестокие, бесчеловечные деяния, совершенные от моего имени. Мне казалось, что такому человеку нельзя поклоняться.
Кабаний Клык услышал, что я сказал, и громко рассмеялся.
— Как поется в песне: «И Ламалос был уверен», а?
— Ламалос. — Это имя мне ничего не говорило, но я сделал попытку угадать. — Это предыдущий… владелец.
И Кабаний Клык снова засмеялся.
— Да, пока вы не разделались с ним, спящим! Ох! Это глупое выражение, оставшееся на его лице даже тогда, когда голова отделилась от тела!
— Во сне… Ну да, это было очень хитроумно с моей стороны. — Я порадовался, что утром почти ничего не ел, иначе завтрак начал бы проситься обратно.
— Да, славный это был день, когда вы захватили крепость Бронебойсь. Хотя, — и он заговорщически понизил голос, — до сих пор есть такие, кто говорит, что это леди Кейт была подстрекателем и зачинщиком. Конечно, песни воспевают вас, но все же… вам надо было бы поговорить с леди, чтобы убедиться…
Я так на него посмотрел, что он тут же замолчал.
— Ты что, Кабаний Клык, даешь мне советы, как вести себя с супругой? Ты забываешься.
Насколько было видно под побытью, Кабаний Клык сильно покраснел.
«Ты разозлил человека, который разрубил пополам беспомощную женщину! Ты с ума сошел!» — пронеслось у меня в голове весьма разумное соображение.
Ведь возникла реальная опасность сделать Клыка своим врагом, но варвар только склонил голову и сказал:
— Простите меня, мироначальник. Я забылся. Больше такого не повторится.
— Уж постарайся, — ответил я, изумляясь, как нагло могу себя вести.
Когда мы подъехали к крепости, известной как Бронебойсь, над нами висело безоблачное небо и воздух был таким теплым, что это казалось уже немного слишком. Я недоумевал, как я ухитрился завоевать такое сооружение. Больше даже, чем способ, меня интересовали мотивы. Что такое на меня нашло, что заставило пуститься в завоевания, даже если я был не в своем уме? А если я был не в своем уме…
То в чьем же уме я был?
Дорога с плато, по которому мы ехали, оказалась крутой, но лошади преодолели склон с привычной уверенностью. Вокруг меня были воины — мои воины. Они смеялись, разговаривали друг с другом, кричали о подвигах, совершенных ради меня, ударяя себя в грудь здоровенными кулаками. Иногда женщины забирались к ним на лошадь и крепко обнимали их, чуть не выпадая из той скудной одежды, которая на них была. Мне показалось, что это не счастливые жены, встречающие своих мужей, а бывшие пленницы, которые хотели порадовать своих случайных хозяев. За ними шагала колонна пленных со связанными руками, в основном женщин, которые казались напуганными и изможденными. Они увидели то, что ожидало их в будущем, и старались держаться поближе друг к другу, непроизвольно замедляя шаг и тем самым задерживая всех. Тот Парень, который присматривал за пленниками, снял с седла плетку и щелкнул ею опытным движением. Женщины испуганно вскрикнули, и Тот Парень указал жестом, что им следует прибавить шагу. Пленницы покорно повиновались.
В тот миг я ничего так не желал, как отдать приказ об их освобождении. Но если бы я это сделал, я подписал бы свой собственный смертный приговор, и хоть душа моя болела за пленниц, все же свою жизнь я ценил выше. И я, верховный правитель, из страха промолчал.
Когда мы спустились с плато, дорога, ведущая в крепость, оказалась пустой, а по сторонам стояли те, кто нас приветствовал. Под ноги наших коней бросали крохотные лоскутки разноцветных материй, воинов окликали по именам родственники, любовницы или просто почитатели. Можно было подумать, что мы герои-освободители, а не грабители и убийцы.
И все же…
Все же…
Я почувствовал, что улыбаюсь.
Сначала я даже не понял, что со мной происходит, ведь, честно говоря, я вообще улыбаюсь не часто. Я позволяю себе усмешку или кривое подергивание губ, когда наблюдаю за превратностями судьбы. Но открытую радость я по большей части презираю, потому как не люблю открытые проявления чувств. И еще потому, что я сам почти никогда не был счастлив. Так что улыбка от уха до уха на моей роже могла считать себя первопроходцем.