Страница 5 из 81
И во мне начала медленно подниматься глубокая ярость в сочетании с безграничным нордическим презрением к моим врагам. Я был в хорошем настроении, чтобы впасть в неистовство. Тор знает, что у меня было много сражений на марше и при отступлении, но во мне пробудилась боевая душа норвежца, которая имеет мистические глубины, более глубокие, чем Северное море. Я не был римлянином. Я был норвежцем, варваром с волосатой грудью и желтой бородой. И я вышагивал по вересковой пустоши так надменно, как будто ступал по палубе собственной галеры. Пикты, кем они были? Низкорослые карлики, чей день прошел. Было странно, какая ужасающая ненависть начала поглощать меня. И все же не так уж странно, ибо чем дальше я отступал в дикости, тем примитивнее становились мои побуждения и тем яростнее пылала нетерпимая ненависть к чужаку, этот первый порыв первобытного соплеменника. Но в глубине моего сознания была более глубокая, более зловещая причина, хотя я и не знал об этом. Ибо пикты были людьми другой эпохи, по правде говоря, последними из народов каменного века, которых кельты и скандинавы вытеснили перед собой, когда те пришли с Севера. И где-то в моем сознании таилось смутное воспоминание о жестокой, беспощадной войне, которая велась в более темные времена.
И было также определенное благоговение, но не перед их боевыми качествами, а перед колдовством, которым, по твердому убеждению всех народов, обладали пикты. Я видел их кромлехи по всей Британии, и я видел огромный вал, который они построили недалеко от Кориниума. Я знал, что кельтские друиды ненавидели их ненавистью, которая вызывала удивление даже у священников. Даже друиды не могли или захотели бы рассказать, как люди каменного века воздвигли эти огромные каменные барьеры и по какой причине, и разум обычного человека вернулся к тому объяснению , которое служило веками, – колдовству. Более того, сами пикты твердо верили, что они чернокнижники, и, возможно, это имело к этому какое-то отношение.
И я начал задаваться вопросом, почему нам, пятистам людям, было приказано отправиться в этот дикий рейд. Некоторые говорили о том, что нужно схватить некоего пиктского священника, другие - что мы ищем вестей от пиктского вождя, некоего Брана Мак Морна. Но никто не знал, кроме командующего офицера, и его голова торчала на пиктском копье где-то в этом море гор и вереска. Я хотел бы встретить того самого Брана Мак Морна. Говорили, что ему не было равных в бою, ни с армией, ни в одиночку. Но никогда мы не видели воина, который, казалось, настолько командовал, чтобы оправдать идею о том, что он был вождем. Ибо дикари сражались как волки, хотя и с определенной грубой дисциплиной.
Возможно, я мог бы встретиться с ним, и если бы он был таким доблестным, как о нем говорили, он наверняка встретился бы со мной лицом к лицу.
Я презирал сокрытие. Нет, более того, я распевал свирепую песню на ходу, отбивая такт своим мечом. Пусть пикты придут, когда захотят. Я был готов умереть как воин.
Я преодолел много миль, когда обогнул невысокий холм и наткнулся на несколько сотен из них, полностью вооруженных. Если они ожидали, что я повернусь и побегу, они глубоко ошибались. Я шагнул им навстречу, не меняя своей походки, не меняя своей песни. Один из них бросился мне навстречу, опустив голову, нацелившись вперед, и я встретил его сокрушительным ударом, который рассек его от левого плеча до правого бедра. Другой прыгнул сбоку, целясь мне в голову, но я пригнулся так, что копье просвистело над моим плечом, и вырвал ему кишки, когда я выпрямился. Затем они были они окружили меня со всех сторон, и я расчистил пространство одним мощным ударом двумя руками и прижался спиной к крутому склону холма, достаточно близко, чтобы помешать им бежать за мной, но не слишком близко, чтобы я мог взмахнуть клинком. Если я тратил движение и силу на движения вверх и вниз, я с лихвой компенсировал это сокрушительной мощью своих ударов мечом. Нет необходимости наносить удары дважды по любому врагу. Смуглый бородатый дикарь поднырнул под мой меч, пригнувшись, нанося удар снизу вверх. Лезвие меча повернулось на моем корсете, и я лишил его чувств ударом рукояти вниз. Они окружили меня, как волки, стремясь дотянуться до меня своими более короткими мечами, и двое упали с расколотыми головами, когда пытались сблизиться со мной. Затем один из них, перегнувшись через плечи других, вонзил копье мне в бедро, и я с яростным ревом нанес яростный удар, выплюнув его, как крысу. Прежде чем я смог восстановить равновесие, меч рассек мою правую руку, а другой размозжил мой шлем. Я пошатнулся, дико замахнулся, чтобы расчистить пространство, и копье пробило мое правое плечо. Я покачнулся, упал на землю и снова поднялся. Потрясающим взмахом плеч я отбросил своих когтистых, колющих врагов прочь, а затем, чувствуя, как моя сила вытекает из меня вместе с моей кровью, издал львиный рык и прыгнул среди них, чистый берсерк. Я бросился в гущу врагов, нанося удары направо и налево, полагаясь только на свои доспехи, защищающие меня от летящих клинков. Эта битва - багровое воспоминание. Я падал, поднимался, снова падал, поднимался, правая рука висела, меч размахивал в левой руке. Голова мужчины слетела с плеч, рука исчезла по локоть, а затем я рухнул на землю, тщетно пытаясь поднять меч, который висел в моей ослабевшей хватке.
Дюжина копий была нацелена мне в грудь в одно мгновение, когда кто-то отбросил воинов назад, и раздался голос вождя:
“Останься! Этого человека нужно пощадить”.
Смутно, как сквозь туман, я увидел худое, темное лицо, когда, пошатываясь, повернулся лицом к говорившему человеку.
Смутно я видел стройного темноволосого мужчину, чья голова едва доставала мне до плеча, но который казался гибким и сильным, как леопард. Он был скудно одет в простые облегающие одежды, в его единственной руке был длинный прямой меч. Он походил по форме и чертам лица на пиктов не больше, чем я, и все же в нем было определенное очевидное родство с ними.
Все эти вещи я отмечал смутно, едва держась на ногах.
“Я видел тебя”, - сказал я, говоря как сбитый с толку. “Часто и часто на переднем крае битвы я видел тебя. Ты всегда вел пиктов в атаку, в то время как твои вожди скрывались далеко от поля боя. Кто ты?”
Затем воины, мир и небо померкли, и я рухнул на пустошь.
Я смутно услышал, как незнакомый воин сказал: “Обработай его раны и дай ему еды и питья”. Я выучил их язык у пиктов, которые приходили торговать у Стены.
Я знал, что они сделали так, как велел им воин, и вскоре пришел в себя, выпив много вина, которое пикты варят из вереска. Затем, измученный, я лежал на вереске и спал, не обращая внимания на всех дикарей в мире.
Когда я проснулся, луна была высоко в небе. У меня не было ни рук, ни шлема, и несколько вооруженных пиктов стояли на страже надо мной. Когда они увидели, что я проснулся, они жестом велели мне следовать за ними и отправились через вересковую пустошь. Вскоре мы подошли к высокому голому холму, на вершине которого горел костер. На валуне у костра сидел странный темный вождь, а вокруг него, словно духи Темного Мира, молчаливым кольцом расположились пиктские воины.
Они привели меня к вождю, если он был таковым, и я стоял там, глядя на него без вызова или страха. И я почувствовал, что передо мной человек, не похожий ни на одного из тех, кого я когда-либо видел. Я ощущал определенную Силу, некую невидимую мощь, исходящую от этого человека, которая, казалось, отличала его от обычных людей. Казалось, что с высот самопобеждения он смотрел на людей сверху вниз, задумчивый, непостижимый, наполненный вековыми знаниями, мрачный от вековой мудрости. Он сидел, подперев подбородок рукой, устремив на меня темные бездонные глаза.