Страница 12 из 179
Лицо Марисы, казавшееся еще более изможденным при распущенных золотистых волосах, зарделось от ярости.
– До чего они отвратительны – оба! И как только мой отец смог на это пойти?
– Пора подрастать, деточка! Мужчины есть мужчины. Если тебе действительно настолько ненавистна сама мысль о замужестве, то остается надеяться, что тебе повезет и он будет проводить больше времени с очередной любовницей, чем с тобой. Или, – Бланка подмигнула подруге и широко улыбнулась, – ты уже успела приревновать?
– Ты еще узнаешь, насколько я ревнива! Ему тоже предстоит это узнать. Клянусь, что никогда не выйду за такого замуж! Если мне не позволят уйти в монахини, то я возьму и сама выберу себе мужа. Пусть это станет всем им уроком.
Бланка вытаращила на нее глаза:
– Не болтай глупости! Может, у тебя солнечный удар? Что ты в силах изменить? Мать-настоятельница и та теперь не в состоянии тебе помочь. Рано или поздно тебе придется смириться. Возможно, тебя даже поколотят, заточат в темницу, будут морить голодом, пока ты не сдашься. Я слыхивала и не о таком.
Мариса воинственно вздернула подбородок и нетерпеливо откинула со лба волосы:
– Кто из нас глупышка – ты или я? Уж не вообразила ли ты, что я покорюсь?
– Значит, не покоришься?
– Ни за что на свете! У меня есть родственники во Франции. Тетка, мамина сестра, супруга английского лорда. И еще крестная. Если родному папочке так не терпится от меня избавиться, они, я уверена, окажут мне гостеприимство. – Она неожиданно схватила Бланку за обе руки, притянула ее к себе и спросила задумчивым шепотом: – Кажется, ты только что говорила, что вы собираетесь во Францию?
Глава 2
Теплый воздух Севильи был пропитан запахами еды и ароматом цветов, которым все же не удавалось перебить тяжелый дух, исходивший от простолюдинов, запрудивших узкие улочки. То была неделя большой ярмарки – feria, ради которой сюда съезжался народ со всей Испании. Ходили слухи, что здесь находится инкогнито сама королева со своими придворными. Словно нарочно для борьбы с болтунами, повсюду были расставлены ярко разодетые охранники, зорко следившие за толпой.
– Заметь, какие они все молодые и красивые! – шептала Бланка Марисе. – Королева любит окружать себя красивыми молодыми людьми. Сам Мануэль Годой был всего лишь ревностным юным стражником, когда Мария-Луиза осчастливила его своим вниманием, а теперь о нем говорят, что это подлинный правитель Испании! – Она толкнула подругу локтем в бок. – Очнись! Или ты в последний момент стала мучиться угрызениями совести?
– Ничего подобного! Как тебе такое в голову пришло? Просто не верится, что я снова свободна.
– Тогда не стесняйся это показать! Перестань бродить как во сне; ты больше не сидишь взаперти в монастыре. Улыбайся почаще. Это совсем не трудно, главное – привычка. Глянь, вон те двое пытаются за нами приударить!
Бланка громко прыснула и тряхнула чернокудрой головой. Обе девушки, босые, в яркой одежде, прошмыгнули мимо кучки мужчин, которые, прервав свою беседу, проводили их восхищенным свистом.
Бланка права, говорила себе Мариса, еле поспевая с опущенной головой следом за подругой. Она сама сделала выбор и очутилась здесь по собственной воле, сколько бы ни ворчал и ни качал головой отец Бланки, старый цыган.
Но почему ей оказалось так нелегко снова приспособиться к вольному цыганскому житью? Годы, проведенные в монастыре, не могли не оставить на ней своего отпечатка: она чувствовала растерянность, покинув древние монастырские стены, когда позади осталась размеренная жизнь, в которой было заранее расписано каждое движение, каждый шаг.
Что думает сейчас мать Анжелина? Ищут ли беглянку? Она оставила всего лишь скупую записочку о том, что отправляется во Францию, к родственникам матери. Поскольку Испания и Франция находились теперь в союзе и вокруг все было наводнено французами, мать-настоятельница вполне могла решить, что бывшая послушница нашла себе француза на роль провожатого.
«Я буду в надежных руках», – написала Мариса. Но поверит ли этому приоресса? Как она вообще отнесется к случившемуся?
Когда они добрались до цыганского табора на городской окраине, им навстречу вышел хмурый Марио. От его взгляда порозовевшее лицо Марисы зарделось ярким румянцем.
– Почему задержались? Что за проказы на этот раз?
Предоставив Бланке приводить его в чувство криками о том, чтобы он не лез не в свое дело, Мариса отошла в сторонку, досадливо морщась. Одно из ее новых затруднений носило имя Марио. Она рассталась с цыганами еще девчонкой, теперь же он без устали давал ей понять, что она превратилась в женщину. Ее повсюду преследовал его взгляд, он только и делал, что пытался заманить ее одну в темный уголок, чтобы там гладить ее оголенные руки своими шершавыми ладонями и шептать ей в ухо о своем обожании и намерении прикончить любого, кто осмелится к ней прикоснуться. Бланка относилась к происходящему легкомысленно и лишь пожимала плечами.
– Ох уж этот Марио! Какая у него горячая кровь! Остерегайся его, ходячая невинность, держись поближе ко мне!
Но как долго ей удастся избегать Марио? До Франции по-прежнему было еще очень далеко. Ни ее худоба, ни попытки сделать волосы темнее втиранием в них жира не гасили его пыла.
Сейчас, невзирая на вопли сестры, он подскочил к Марисе и схватил ее за руку.
– Смотри не кокетничай, худышка! Сегодня вечером мы будем танцевать для гостей, но ты держись в тени. Не желаю, чтобы другие мужчины пялились на мою златокудрую красавицу!
Она вырвалась и крикнула, подражая Бланке:
– Я не твоя! Я вообще ничья! Возвращайся подобру-поздорову к Любе, не то она всадит тебе кинжал в бок. Ступай!
– Так-то лучше! Пускай знает свое место! – одобрительно засмеялась Бланка, показывая брату язык и хватая подругу за руки. – Пошли, у нас есть чем заняться.
– Ничего, я терпеливый, могу и подождать! – крикнул он им вдогонку. Несмотря на снисходительный тон, лицо его пылало.
Мариса твердила себе, что причиной ее уныния является Марио. И почему он не оставит ее в покое! Впрочем, она теперь сумеет сама за себя постоять. Беря пример с Бланки, она тоже носила на бедре маленький кинжал, и Марио знал, что при необходимости она без колебаний пустит его в ход. О, как она ненавидела мужчин! Все мужчины до единого – животные, у них одна низость на уме.