Наследники Борджиа

Едва дождь кончился, зазвонили к заутрене. Священник Афанасий созывал домочадцев и слуг на молебен в крестовую комнату.

Гонец отца Геласия с тревожной вестью из монастыря прискакал, когда службу уже отпели, тучи над озером разогнал прохладный утренний ветерок, зеркальца луж на аллеях сада почти просохли, и только крупные капли дождя, скапливаясь на сочно зазеленевших умытых листьях яблонь, нет-нет да и скатывались, сияя всеми цветами радуги, по зардевшимся бочкам поспевающих плодов. Под раскидистым деревом, сплошь усыпанным крупными зелеными и розоватыми яблоками, Ефросинья на длинном деревянном столе готовила обарный мед. Отмахиваясь от налетевших с пасеки пчел, процеживала сквозь частое сито рассыченные водой медовые соты, чтоб отделить мед от вошины, а затем добавляла в полученную жидкость хмель, из расчета четвертушку хмеля на полпуда меда. Готовую смесь повариха Настасья относила тут же в поварню, где варила ее в котле, беспрестанно снимая пену ситом. Уварив мед, сливала его в мерник и остужала в леднике, добавив в жидкость кусочек ржаного хлеба, натертого патокой и дрожжами, чтоб вскис до Нового года, как раз к сентябрю готов будет.

— Фрося! Фрося! — донесся до ключницы голос мужа ее Матвея. — Отец Геласий к князю Григорию посланца шлет. Беги-ка, князя, государя нашего, кликни! С рыбаками он, у заводи!

Ефросинья обернулась. Гонец из монастыря проскакал по яблоневой аллее к высокому парадному крыльцу усадьбы и спешился, кинув поводья подскочившему младшему сыну ключницы.

— Сейчас, мигом я! — откликнулась она. Быстро передав поварихе кувшины с готовой к вареву жидкостью, вытерла фартуком руки и поспешила к калитке, ведущей за пределы усадьбы, к озеру.

С отъездом князя Алексея Петровича и князя Никиты в Москву, князь Григорий Вадбольский остался за старшего на Белозерье. Возрастом был он еще юн. На Егорьев день, в самом конце апреля, минуло Грише всего двадцать лет. Отец Григория, князь Иван Григорьевич, пять лет назад умер от горячечной лихорадки, схватившей его легкие после того, как под Рождество кинулся он в рубахе да портах по морозу в студеные воды Шексны спасать провалившегося под лед крестника своего, сына ключника Петрушку. Из воды-то Иван Григорьевич мальчишку вытащил, да от переохлаждения тот через двое суток угас. А вскоре и сам Иван Григорьевич слег с простудой. И хоть силой да здоровьем князь Вадбольский отличался недюжинными, скрутила его лихорадка, два месяца промаялся да и, как говорила Лукинична, «преставился, грешный».

Вот и остался тогда пятнадцатилетний Гриша за старшего в семье с маменькой княгиней Марьей Николаевной, урожденной Прозоровской, младшей сестрой Дашей и трехлетним братом Николенькой. Потрясенная смертью мужа, Марья Николаевна почти два года сама с постели не вставала. А как пришла пора Грише на цареву службу заступать и на ратную сечу отправляться, кинулась в ноги князю Ивану Петровичу Белозерскому, умоляя «Гришеньку от излишней опасности в походе огородить.» Молод он совсем, неопытен, мол, отцовского плеча лишился, так и порадеть о нем, сиром, некому. Князь Григорий и сам в душе робел, но виду показывать не желал и на мать рассердился. Однако князь Иван Петрович, вспомнив свои сиротские годы, к материным слезам сочувствием проникся и Гришу всегда держал при себе.

Поэтому поручение остаться за старшего над двумя дюжинами ратников в белозерской усадьбе было, пожалуй, первым самостоятельным делом для Гриши, что-то вроде княжеского крещения. Хлопот, правда, особых возложенная миссия ему не доставляла, но значимость свою он сразу почувствовал. Поначалу, после отъезда старших братьев, смутная тревога еще терзала его душу: а вдруг лиходеи, о которых столько разговоров ходило, все-таки объявятся на Белом озере? Но дни шли, ничего тревожного не происходило, и Гриша постепенно успокоился, предавшись любимому своему занятию — ловить с рыбаками рыбу сетями. Иногда он даже жалел, что его не взяли в Москву, хотелось поглазеть на государя да на жизнь столичную, чтоб потом матери с сестрой рассказать.

«Ну, да успею еще», — успокаивал он себя. Настроение у молодого князя было приподнятое, вчерашний улов радовал глаз, и начавшееся грозовым ливнем утро совсем не предвещало печали. Поблескивая черно-серебристой чешуей, били сильными хвостами, вздымая вихри брызг, круглобокие лососи и осетры в широких наполненных водой бадьях, таращили красноватые глаза синебрюхие белозерские снетки и шекснинские вандыши.

— Ух, какой толстяк попался! — выхватил из бадьи самого крупного осетра довольный Гриша. — На сколько ж он потянет, а, Макар? — спросил он стоявшего рядом рыбака.

— Ну, пуда на два, государь, а то и с лишком, — солидно ответил тот. — Чуть всю сеть не попортил, норов-то показывая.

— Вот видал бы Сомыч, позавидовал бы нам! — рассмеялся Гриша, отпуская осетра в бадью.

— Да уж правду молвили, государь, — согласился Макар, — завидки бы схватили. Только Сомычу нонче не до нас, поди, на Москове…

— Гриша, свет мой, государь, — выбежала к озеру Ефросинья, — батюшка наш Геласий из монастыря гонца к тебе прислал. Ты уж поспеши, торопит очень.

— Гонца? — изумился князь Вадбольский. — А что стряслось-то, Ефросинья?

— Ой, не знаю, свет мой, — отмахнулась та, — у меня работы невпроворот. Ждут они тебя с Матвеем моим у крыльца.

И вернулась в усадьбу. Гриша вздохнул, поправил шитый золотом алый кушак с кистями на белой шелковой рубахе и направился к дому.

— Управляйтесь уж тут без меня, — сказал, уходя, Макару.

— Не извольте волноваться, государь, — поклонился в пояс рыбак, — все порядком в аккурат сделаем.

Завидев приближающегося князя, посланец Геласия поставил на ступени крыльца глиняную чашу с квасом, которую поднесла ему Настасья, и отвесил глубокий поклон.

— Здрав будь, княже. Да хранит тебя Господь и все семейство твое!

— На Господа единого надежду имеем, — ответил, перекрестившись, Григорий. — С чем послал тебя ко мне мой брат двоюродный и пастырь?

— С кличем о помощи, государь, — ответил инок.

— О помощи? — снова удивился Григорий

— О помощи. Просит батюшка Геласий, чтоб не медля ни часа собрал ты оставленных тебе в подчинение воинов и при полном вооружении прибыл в монастырь. Сказано мне самому не возвращаться, покуда вас не приведу.

Услышав слова инока, князь Григорий и Матвей озадаченно переглянулись

— Могу ли узнать, в чем причина такой поспешности? — спросил посланца князь. — Али опасность какая, мне неизвестная, угрожает обители?

— Угрожает, государь, — снова поклонился монах. — Сам знаешь, не стали бы тревожить, кабы повода не было. А что к чему, так батюшка Геласий лучше моего тебе растолкует. Прошу, собирайся скорее, князь, не трать время.

— Что ж, оружие наше всегда при нас, и за обитель Кириллову мы живота не пожалеем, какие бы невзгоды ни выпали нам на долю, — спокойно ответил Григорий. Но ключник заметил, как побледнел от волнения белокурый, по-девичьи хрупкий государь, хотя в больших серых глазах его читалась решимость. — Долго ждать тебе нас не придется, — заключил молодой князь.

Услышав, о чем идет речь, Ефросинья бросила работу и встала за спиной мужа, в страхе прижав пальцы к щекам.

Оставленные князем Алексеем воины за отсутствием ратных дел помогали княжеским холопам сортировать и складывать зерно по клетям и амбарам. Князь Григорий послал Матвея позвать старшего из них и, когда тот подбежал, приказал немедленно седлать лошадей и готовиться к выступлению. Мгновенно побросав свои мирные занятия, ратники кинулись исполнять приказ. Сам князь Григорий, недолго думая, направился в свои покои переодеваться. Не прошло и часа, как в полном вооружении княжеский отряд был готов отправиться в монастырь. Провожать хозяина собралась вся усадьба. Князь Вадбольский появился в сверкающем на солнце шишаке с серебром и чернью, увенчанном ликом святого Кирилла Белозерского.

Из-под венца шишака на плечи князя ниспадала кольчатая бармица, скрещенная на груди и укрепленная круглыми серебряными бляхами. Золоченая кольчуга, защищавшая князя, была сплошь унизана по ожерелью, подолу и зарукавьям драгоценными каменьями. На поясе, плотно стянутом пряжкой поверх кольчуги и украшенном звенцами да бряцальцами, висела кривая сабля, вся в дорогих каменьях. Из-под нарядного подола кольчуги князя виднелась белая шелковая рубаха с золотым шитьем, падавшая на алые порты, всунутые в зеленые сафьяновые сапоги, узорные голенища которых, не покрытые поножами, натянуты были до колен и перехватывались под сгибом и у щиколоток жемчужной тесьмой.