Вперeд впрошлоe

Глава 9 Стоп-гоп

Зевнув, я покинул укрытие и отправился прочь от дома, все больше склоняясь к тому, что родители Илюхи меня не прогонят. Прошлый я устыдился бы к нему идти, нынешний же понимал, что нет ничего постыдного в том, чтобы попроситься на ночлег к другу.

Темнота была — глаз выколи, лишь на перекрестке возле пустыря трещал фонарь, давая нервный мигающий свет. Зато на небо высыпали звезды, и отчетливо был виден Млечный путь. Когда я подошел поближе к фонарю, понял, что мерцание — из-за роя насекомых. Единственный источник света в округе собрал всю живность, и огромные жуки-олени бились о лампочку, падали и снова взлетали. Бабочек и мошек, кружащихся вверху, был звенящий рой. Ожегшись, они падали, усеивали асфальт, где пировали жабы.

Засмотревшись на них, заслушавшись лягушек, что голосили в речке, протекающей неподалеку, я не сразу заметил силуэты Зямы и Руси, выплывшие из темноты.

«Твою мать», — пронеслось в голове, и тут реальность запикселилась, как в прошлый раз, когда меня чуть не сбил автобус.

Видел я, как через мутное стекло. Но заметил, как Зяма примирительно поднял руки.

— Не ссы, малой, — будто сквозь вату донесся его искаженный голос. — Мы чисто побазарить.

Пока Зяма меня отвлекал, Русин силуэт боком начал заходить за спину — я это больше чувствовал, чем видел. Смещаясь в сторону, я положил руку на пояс и принялся вытягивать ремень, потому что никаких палок и даже крупных камней поблизости не было. Жест не остался незамеченным.

— Ты чо сразу штаны спускаешь? — полушутя спросил Зяма. — Мы не по тем делам, мы это, не будем тебя…

Я выхватил-таки ремень, сместился в сторону, ударил Зяму бляхой, целя в лицо, но силуэт отшатнулся, а я не смог рассмотреть, попал ли. Гопник взвыл. Значит, все-таки попал!

Да что ж меня так плющит-то?

Я потряс головой, надеясь, что зрение вернется, но все перед глазами так и плыло. Попытался ударить Русю, но тот, издав победный клич, нырнул под удар и бросился на меня. Налетел, обнял, сбил с ног, и мы покатились по асфальту.

Будь я один, быстренько оседлал бы его и взял на болевой, но вокруг нас скакал Зяма и пытался меня пнуть, так что оказываться наверху нельзя, иначе он ударит по затылку, как в прошлый раз. Надо что-то делать, но что? Вскоре Зяма сообразил, что ремень— оружие, и ухватился за него. Я отпускать его не планировал, но сил в этом теле было мало. Благо противник меня превосходил разве что возрастом.

— По башке его! — хрипел Руся, пытавшийся дотянуться до моего горла. Я прижал его к себе, захватил его башку — гопник затрепыхался — но собственная голова оказалась открытой, и Зяма со всей дури пнул меня в висок.

В ушах зазвенело, как при контузии, руки ослабли. Руся вскочил. Я попытался защитить голову, но не успел — Зяма пнул во второй раз, и перед глазами потемнело.

Прежде, чем меня вырубило, в сгущающейся черноте возникла картинка: асфальт под фонарем, усыпанный бабочками и мошками. «Как моль, — промелькнула мысль, и следом пришла вторая: — Деньги!»

Темнело не стремительно, а медленно, как когда на старом телеке подкручивают кнопку яркости. Женский крик резанул по ушам и скальпелем вскрыл пиксельную реальность, она уступила место обычной. Но чернота все сгущалась, и вскоре я вырубился.

Очнулся я от яркого света, попытался защитить рукой глаза, но кто-то прижал ее к твердой поверхности.

— Лежи, не дергайся.

Кто это говорит? Не Зяма и не Руся — голос сильный, взрослый.

Надо мной склонился мужчина в белом халате, с фонариком, направленным в лицо. Потолок был низкий и, судя по тому, как меня тряхнуло, находился я в «скорой». От тряски разболелась голова и начало подташнивать.

— Сумка! — воскликнул я, вспомнив про деньги.

Эта несчастная тысяча казалась мне великими состоянием, ее было жальче, чем себя.

Медик протянул мне сумку, я сунул руку в боковой карман: все на месте! Потом ощупал голову, нашел огромную шишку над ухом, поморщился, посмотрел на пальцы, но крови не обнаружил.

— Тебе повезло, что мимо проходила женщина и спугнула грабителей, — сказал медик и продолжил: — Сейчас мы поедем в больницу, тебе сделают снимок, потом позвонят твоим родителям. Как тебя зовут?

Вот только отца мне сейчас не хватало!

— Не помню, — растерянно прошептал я.

Медик кивнул, ему не показалось странным, что сумку я помню, а собственное имя — нет.

— Где ты живешь?

Я снова пожал плечами. Пусть родители подумают, что я заночевал у друга. Так они не будут переживать и хотя бы выспятся, а я спокойно проведу ночь: мой мозг уже и так сотрясенный, не надо ему быть еще и вынесенным. Утром, когда немного отойду и буду готов выслушать отцовские упреки и мамины причитания, и вспомню свое имя.

Поскольку я несовершеннолетний, отец займется поисками хулиганов, быстро их найдет, им впаяют максимум, и они погрохочут на малолетку. Это прекрасно: проблема будет решена.

Но все узнают, что я не сам разрулил проблему, а пожаловался папеньке, и он мне помог, подписался. Район у нас специфический, нормальных людей тут мало, гопота в основном, черти, которые живут типа по понятиям, но сами весьма условно представляют, как это. Но даже они знают, что с ментами сотрудничать — западло, а значит, сын мента уже родился козленочком.

Впрочем, плевать. Мне с гопотой дел не делать. Устранят двух отморозков — и слава богу, не буду ходить и оглядываться.

В больничке меня сразу же отвезли на рентген — как инвалида, на каталке. Внутричерепной гематомы не нашли и положили в коридоре на раскладушке, потому что отделение детское, и, если посреди ночи селить меня в палату, проснутся другие дети.

Спать не получалось: болела голова, кружилась, тошнило. Хорошо не поужинал, а то заблевал бы коридор. От больничного запаха тошнило еще больше, крашеные в голубое облупленные стены вызывали уныние, а развешанные вдалеке рисованные от руки плакаты напоминали, что это не современная московская больница, а провинциальная на выселках, да еще и девяностые на дворе.

Мимо прошла медсестра с пустой капельницей, и я обратился к ней:

— Девушка, извините, а меня лечить будут? А то голова болит — сил нет. Сотрясение у меня.

Медсестра обернулась: было ей лет тридцать пять, но лицо серое изможденное, глаза тусклые, осветленные волосы сальные, с черными корнями. Для меня она тетенька, потому что мне нынешнему в матери годится.

— Лечить меня будут? — спросил я.

— Будут, — кивнул она, — когда твои родители придут.

Дело было не в родительском разрешении на вмешательство. Скорее всего, больница снабжалась только бинтами, ватой, физраствором и пенициллином, а лекарства покупали сами больные. Шприцы были стальные многоразовые, с тупыми иглами, которые могли искривиться в заднице. Хорошо, что не вижу их. Или плохо. Увидев такое орудие пыток, организм должен самоисцелиться от всех болезней. А вот капельница была одноразовая, современная. Вспомнилось, как, угодив в больничку с пневмонией в восемь лет, я пытался сплести чертика из трубочек, ведь кололи меня много, но получился перекошенный уродец, а научить плетению было некому, отец только отмахнулся и попросил не приставать с глупостями.

— У меня есть триста рублей, — сказал я, достал из сумки сотенные. — Вколите мне что-нибудь от головы и для мозгов. Пожалуйста!

Это была самая настоящая взятка. Ха! С почином меня! В той реальности я не давал на лапу принципиально.

В этой медикам задерживали зарплату, выгоняли их на несколько месяцев за свой счет, и особенно страдали медсестры и санитарки, я по матери знаю. Потому что благодарили пациенты обычно врача. А те с младшим и средним персоналом редко делились. Разве что когда кофе совсем уж поганый или от конфет уже слипается. Помню, мама жаловалась отцу, что ей на приеме в благодарность за уколы, которые она ходила делать домой, бабуля принесла ведро яблок, а терапевт тупо себе их забрал.