Загадочные края

Громко и тоскливо запела флейта, а затем, изливаясь неземной грустью, вступила свирель. Был ещё инфал, и не один, звучали и другие инструменты, но только флейту и свирель Ингрид слышала и воспринимала отдельно. Музыканты прятались во тьме, их было не видно ослеплённым кострами и факелами, и потому казалось, что музыку доносит ветер из самых глубин леса, из самого сердца Земли. Музыка была не особенно красивая, но древняя, глубокая, полная какого-то таинственного смысла.

Алклета говорила Ингрид: несмотря на то, что существуют некоторые традиционные формы этого танца, танцуют его, в общем-то, как придётся, как запросит душа. По крайней мере, после начальной фигуры, когда девушки кружились, стараясь сохранять ровный овал и не позволить погаснуть своей свече, они были вполне спободны в выборе следующих шагов. И когда Сорглан подвёл её к краю этого овала, поджёг ей свечу с помощью кремня и огнива (на это, к изумлению Ингрид, ушло куда меньше времени, чем она ожидала; может, так только в умелых руках?), первые моменты она больше всего боялась погасить огонек. Но местные свечи оказались не то что какая-нибудь ерундовая тоненькая дешёвка – огонёк был ярким и устойчивым, он не клонился от каждого малейшего движения. И уже через пару мгновений она почувствовала себя увереннее.

Девушки сошлись скользящим танцевальным шагом в правильный круг, затем снова разошлись, поводя руками в длинных, широких, словно крылья, рукавах, и завертелись, оберегая огоньки от встречи с льном своей одежды. Со стороны это, должно быть, выглядело очень красиво – длинные распущенные волосы, белые рубашки со скудной (по сравнению с тем, что было прежде) вышивкой, широкие летящие рукава и маленькие колеблющиеся огоньки.

Ингрид танцевала, думая о том, как это всё странно. Вот она, чужеземка, иной крови, чем они, и не слишком-то признающая их традиции, в любом случае, относящаяся к ним с прохладцей, совсем иного воспитания, иной цивилизации – но ей доверено играть в их таинствах одну из главнейших ролей. И ещё завтра – отец предупредил – придётся спеть что-нибудь сильное, посвящённое Всеобщей Матери, и от этого – они верят – будет многое зависеть. Но она-то пела не потому, что верила, а потому, что просили. Не будет ли от этого хуже?

Она танцевала, свободная от мысли, что на неё кто-то смотрит, и потому её движения были красивы и непринуждённы. Да и другие девушки, прекрасно сложенные и развитые северянки, знающие любую работу, время от времени ходящие охотиться в одиночку, в полутьме смотрелись волшебно прекрасными женщинами. И когда ритм танца убыстрился, присутствующие принялись помогать танцовщицам, отбивая такт ладонями и вскрикивая всякий раз, как круг мелодии завершался. Ингрид пьянили эти крики, и она танцевала, забыв обо всём, кроме того, что она красива, и что надо следить за свечой.

– Ха! – вскричали зрители, и слитный хлопок множества ладоней будто бы по своей воле оборвал мелодию. Девушки застыли на мгновение, а затем медленно опустились на землю – Ингрид, следя из-под ресниц за соседкой, делала в точности то же, что и она. Установили свечи в истоптанной, уже тронутой осень траве, и снова поднялись.

Сорглан заговорил – теперь, раз Алклеты не было рядом, дочь не понимала ни слова, но это снова был тот язык, старый и звучный, похожий на песню. Граф проговорил, как пропел, какую-то длинную фразу, и со всех, кто танцевал или просто видел это, слетела их неподвижность. Видя сияющие в смущенных улыбках лица и слыша разговоры, Ингрид поняла, что обряд завершён.

Гости потянулись к дому.

– Ты прекрасно танцевала, – сказал, подойдя, Сорглан. – Ты настоящее дитя Свёернундингов. Я горжусь тобой.

– Спасибо. – Она, уставшая, улыбалась.

Вернулись в поместье, и тогда-то, опять же по традиции, гостям были вынесены лакомства. В разряд лакомств в древние, скудные на кулинарные выдумки времена входили такие угощения, как селёдка, свиной окорок, колбасы (на самом деле очень вкусные), творог, который здесь называли сыром, и, конечно, всё, что относится к разряду сладкого. Служанки выносили из кухонных дверей блюда с грудами ореховых и ягодных лепёшек на меду, со сдобой и мелкими слоёными пирожками – огромное новшество. Тащили и солёные пироги – с мясом, с рыбой, с капустой, картофелем и овощами, несли тонкие хрустящие кусочки овсяного печенья, рецепт которого позаимствовали у тех местных жителей, что были здесь до Свёернундингов. И, конечно, те торты, с которыми Ингрид так долго возилась перед праздником.

Гости оживились. Они не были голодны, и потому именно лакомились, смаковали прекрасно приготовленные блюда, как раз и предназначенные для того, чтоб щекотать вкус. Ингрид тоже. Она обычно ела совсем мало, ровно столько, сколько нужно телу, но теперь не могла удержаться – уж больно вкусные вещи были расставлены вокруг. Парой дней накануне она ещё воротила нос то от того, то от другого блюда, потому что, к примеру, не любила фасоли и не переносила мяса морских животных, да и не любую рыбу. Но теперь было совсем другое дело, и всё выглядело в точности на её вкус. Конечно, можно было пробовать всего совсем понемногу, только чтоб познакомиться с блюдом, и так Ингрид и делала, но разнообразие несколько подавляло, и, даже просто пробуя, она объелась.

Запивали всё это подогретым вином, ликёрами со льдом и даже пивом, хотя на женский вкус это было нечто вроде мяса с вареньем – совершенно несочетаемые вещи. Конечно, прежде в этих краях и даже южнее не пили ничего, кроме пива и браги, ещё южнее – сидра и медовух, а вино делали только в областях, где рос виноград. Дело и теперь обстояло примерно так же, но зато не было отбоя от купцов, желающих везти вино на север, а с севера в свою очередь – тамошние товары. Вино на севере охотно покупали, и северные женщины благородного происхождения, которые могли себе позволить пить привозные напитки, быстро оценили их достоинства. Вино тут же вошло в моду, если можно было выразиться так о крае света, где моды в традиционном понимании не существовало. Здесь одевались одинаково, что знатные, что чёрная кость, разнилось только качество ткани и обилие отделки, хотя к королевскому двору шились совсем другие наряды. Столица располагалась на полпути к знойному югу, и мода на наряды зарождалась именно там.

Ингрид снова включила компьютер, зарядив на сей раз мелодии кантри-группы, но потом, уступая настояниям, спела сама, из того же репертуара, песню, которую знала. За два месяца она уже окончательно отучилась стесняться – привычка блистать приходит быстро – и вполне поверила, что её искусство не дарит ничего, кроме удовольствия. Тем более что пела она и в самом деле неплохо. И если пока ещё оставалось некоторое сомнение в том, как будет принята та или иная песня, то в себе она уже не сомневалась нисколько. Но сейчас не думала ни о чём – песня была написана в соответствующем стиле.

– Прекрасно! – заявил барон из Холхейма, местечка в Галаде. Он тоже аплодировал, как и все, что не мешало ему говорить, потому что голосина у него оказалась могучая. – По-настоящему прекрасно. Твоя дочь, Сорглан, не только прекрасна и искусна во всяких женских умениях, как я вижу, но и одарена Великой Матерью сверх меры. И половины было бы достаточно.

– Я рад, что всё это досталось одной моей дочери, – рассмеялся граф Бергденский.

– Тебя можно понять, – барон встал. – Клянусь своим мечом, завидно иметь такую дочь. Равно и такую жену.

Ингрид насторожилась, и пальцы, сжимающие гриф инфала, мгновенно стали влажными.

– Тебе бы всё женщины! – крикнул кто-то с другого конца стола.