Загадочные края

Ингрид любила забираться на скалы, нависающие над морем, и стоять, смотреть в лазурную, а иногда и тревожно-свинцовую даль – это зрелище её успокаивало. Она любовалась морем, а стоящий рядом и немного сзади Канут любовался ею, хоть и старался этого не показать.

Он вообще теперь держался поближе к сестре. Если она куда-то ехала, то он старался следовать за ней, даже если поездка была чисто деловая, хозяйственная, а такие Канут прежде терпеть не мог. Если она, скажем, участвовала в приготовлении варенья, то и он крутился где-нибудь поблизости, норовя сунуть палец в сироп, чем вызывал уйму ласковых шуток со стороны служанок, которые пытались привлечь его внимание. Ингрид всё это забавляло, она не возражала ещё и по той причине, что с ним было много веселее. Канут был прекрасным собеседником, он оживлял обстановку весёлыми и захватывающими дух рассказами о своих походах и тех диковинах, которые ему доводилось видеть вдали от дома; сестра его старалась не отставать и в свою очередь рассказывала то, что ей случилось вычитать в книгах.

Но больше всего ему, конечно, нравились поездки. Если леди Алклета отпускала дочь, то с утра Канут седлал двух лошадей, выводил их из конюшни и ждал. Ингрид появлялась с небольшим свёртком провизии, который был упакован так, чтоб без уталкивания влезть в плоскую седельную сумку, и они ехали в горы, в лес или просто по берегу. Потом находили удобное местечко, которое устраивало обоих – Канута из соображений комфорта и тепла, а его сестру – с точки зрения красоты окружающей природы – устраивались на расстеленных плащах, болтали и угощались.

– Мне отец рассказал, как тебя весной проверяли железом, – сказал он однажды. – И ты мне упоминала об этом в нашу первую встречу. Расскажешь подробнее?

– О чём? – Она прыснула. – Я думаю, ты не раз видел, как человека прижигают железом, и как это выглядит.

– Я о другом. Почему тебя заподозрили в инности? Ты что-то сделала?

Ингрид стала очень серьёзной. Она огляделась – с того места, где они сидели, было видно море, а с другой стороны шумели низкорослые кривые деревья, примостившиеся на почти голой скале. По небу бежали тучки – они не внушали опасения, были светлыми, без признаков дождя – но то и дело они скрывали солнце, и тогда становилось холодновато ещё и потому, что дул пронизывающий влажный ветер, поэтому плащ Ингрид не скидывала. Наоборот, поплотнее в него закуталась и иногда ёжилась.

– Ну как тебе сказать… Был Бельтан. У нас на родине этот праздник тоже празднуется.

– Да? А как? – оживился Канут.

– Не знаю, как он праздновался раньше. Но теперь те, кто о нём помнит, празднует его как придётся. Мы с друзьями выезжали в лес на ночь равноденствия.

– И жгли костры?

– Понятное дело, иначе же в лесу в это время можно просто околеть. – Она рассмеялась. – Так вот на этот Бельтан я решила немного пройтись по лесу. И нашла одно местечко – маленькое озерцо, и на его берегу ещё дерево растёт, такое развесистое.

– Знаю. Уютное место.

– Да. А ты ведь помнишь, Бельтан – такое время, когда в воздухе что-то есть… Такое, необычное, древнее…

– Да, конечно.

– Вот мне и захотелось потанцевать. Я и потанцевала. А это увидела одна из девушек поместья.

– Эта та, которая теперь тебя избегает? Она уверена, что ты будешь мстить.

– Ну и дура. Я не настолько мелочна. Плевать мне и на неё, и на её неприязнь ко мне. Я тогда и не подумала, что меня кто-то может видеть. И тем более не подумала, что в моём танце можно увидеть что-то угрожающее.

– Не думаю, будто она увидела что-то особенное. Просто на Бельтан в лесу танцуют только жрицы. И альвы. Люди опасаются леса и в Бельтан, и в Самайн…

– В Самайн особенно.

– А, знаешь. А ты же не жрица. Вот она и перепугалась. Да и вообще… И что ты танцевала?

– Я импровизировала. – Ингрид вынула из сумки фляжку с пивом, глотнула. – Хочешь?

– Давай… А ты не покажешь, как танцуешь?

– Зачем? – довольно глупо спросила она и покраснела. – В смысле…

– Что?

– Понимаешь, я если и танцую, то для себя. Я же не профессиональный танцор.

– Я тоже, так что ругать не буду. Зачем стесняться?

– Хороший вопрос. Может затем, что так уж обстоят дела? Стесняться – это нормально.

Они помолчали.

– Не обижайся, – сказал он. – Мне и вправду очень интересно.

– Да? – Ингрид снова покраснела. – Ну ладно. Давай. Только не жди чего-то особенного. Я танцую плохо.

Она встала, отложила флягу. В ней гуляло спиртное, немного, но достаточно, чтоб решиться на подобную дерзость. Всё, в чём был лёгкий градус, очень хорошо развязывало и заставляло забыть о стеснении, с хорошей порции пива ей хотелось показать себя, подвигаться, посмеяться и побеситься.

Ингрид начала танец с сильным ощущением скованности, но постепенно забыла о зрителе. Тело просило движения, и под мелодию, которую она напевала для себя, чтоб обрисовать ритм, всё это пошло свободней и легче. Как всегда, она следовала своим желаниям, не особенно обдумывая, как и куда, и потому результат был наилучшим для неё самой. Почти в каждой женщине дремлет танцовщица, её только нужно разбудить и дать ей волю, и тогда ни один мужчина не сможет оторвать от неё глаз.

Закончив песню, Ингрид остановилась, сильно смущённая, и украдкой поглядела на брата.

Он смотрел на неё, очарованный. Глаза его сияли, способные спорить цветом и яркостью с самими небесами, и в этот момент она оценила его привлекательность и красоту духа, которая не может отразиться во взоре, если её нет. В этот миг, если бы её сердце не было занято, она уступила бы его желанию, не без основания надеясь, что сможет полюбить его в будущем. Да и если посмотреть объективно – такого мужчину легко любить. Он молод, умён, красив, внимателен. Не один раз уже она видела, как он бьется – этот человек был воином от Бога, телом и душой, и за его спиной можно было бы спокойно и уверенно прожить жизнь.

Канут очень напоминал отца, на которого и теперь женщины поглядывали очень благосклонно, покорённые не только его внешностью, славой, всяческими достоинствами и мужественностью, но и преданностью однажды избранной женщине. Ингрид стало особенно жалко его сына, безнадёжно в неё влюблённого, потому что у Канута всё равно не было никаких шансов, и только за то она могла уверенно спрятаться, что он оставался её братом – по местным законам родство полнокровное.

– Это было прекрасно, – сказал он.

– Спасибо, – сердясь на себя за несвоевременные мысли, Ингрид села на расстеленный краем плащ и закуталась другим краем, хотя необходимости в этом не было – от танца она очень здорово разогрелась. Но – вот что показалось ей удивительным – совсем не устала и не запыхалась. Сказались тренировки с оружием.

– Но я понимаю, почему твой танец показался Эдне нечеловеческим. Он очень… необычный. Чужой слишком.

– Но и я чужая. Я террианка, неужели ты ожидал, что я буду танцевать вашу калтану или идрен? На худой конец уж могла бы станцевать то, что похоже на ваши танцы – джигу, рил, польку. Но они танцуются не в одиночку. – Она с натугой рассмеялась, потому что на самом-то деле ей было очень приятно, но она не привыкла это показывать.

– А как называется танец, который ты танцевала?

– Никак. Я же сказала – это импровизация. То есть я придумывала на ходу.

– В самом деле? – Он восхитился. – Чем больше я тебя узнаю, тем больше удивляюсь. Ко всему ты ещё и танцевать умеешь. Если бы Агильс знал обо всем, что тебе под силу, он содрал бы с отца куда больше.