Загадочные края

В первый же день, как девушка вернулась в швейную, как она её назвала, комнату, туда же зашёл Сорглан. Он поцеловал супругу, огляделся и прямиком направился в сторону Инги. Та машинально съёжилась.

– Ингрид, – произнёс граф, глядя сверху вниз с некоторым расположением во взгляде. – Тебя неправо заподозрили в деянии, которого ты не совершала. Я приношу тебе извинения за то, что нам пришлось сделать. – У девушки отвисла нижняя челюсть. – Я прошу тебя понять, что альвы порой бывают не менее зловредны, чем всякая нечисть, не менее жестоки и изобретательны. Хуже всего, что люди не в состоянии понять причин их поступков. Встречи с ними опасны, и потому мы должны были убедиться, то ты – такая же, как мы. Ещё раз извини. – Он нагнулся, вынул что-то из пояса и надел ей на левое предплечье витой серебряный браслет.

Вокруг ахнули и зашевелились, пытаясь взглянуть на подарок господина. А граф, кивнув Инге, отвернулся и пошёл к выходу.

– Разве кровь рабыни стоит серебра? – Девушка даже не поняла, почему и как у неё вырвался этот вопрос. В нём не было ехидства, которое можно было бы ожидать. Звучало как простой вопрос. Её хозяин задержался в дверях, посмотрел в её сторону и ответил, хотя ответа она не ждала:

– Серебра стоит моя ошибка. – И вышел.

5

Инга уже через пару недель привыкла к слегка болезненным ощущениям слева, в частности потому, что они стали совсем слабыми. Её не подгоняли, не нагружали работой и не выводили в поля, хотя начинался сев, и рук, конечно, снова не хватало. Она чувствовала, что, кажется, начинает привыкать к этой жизни. В конце концов, здесь было много лучше, чем у первого её хозяина, норовившего завалить её на ближайшую ровную поверхность, лучше, конечно, чем на полях, на строительстве храма и тем более на руднике.

Госпожа Алклета стала к ней на время ещё более снисходительной, если это только было возможно. У неё уже накопился вполне приличный гардероб для зимней поездки ко двору, Инга дошивала теперь самое затейливое платье со множеством вставок и декоративных складок, а в этой работе, как считала госпожа, не следовало торопиться. Инга и не торопилась. Она помногу гуляла и частенько (скрываясь в лесу, чтоб отдохнуть от назойливых глаз) разминалась, постанывая от боли. Она знала, что если забросит занятия, пожалеет себя, то никогда уже не сможет делать то, на что ещё совсем недавно была способна. Потерять форму очень легко, восстановить же – неимоверно сложно. И она заставляла себя, хотя и не знала, зачем ей это теперь нужно. После случившегося ни танцевать, ни петь ей уже не хотелось.

Но зато рана заживала очень быстро, и с каждым разом становилось всё легче. А в первую неделю ей не удавалось удержаться от слёз. Потому она и стремилась скрыться с глаз долой. Чертовски неприятно голосить на виду у всех.

Снег окончательно сошёл, потеплело, кроны зазеленели, и крестьяне торопились закончить сев, ведь когда сквозь листву можно уже будет смотреть на солнце, сеять поздно. С другой стороны, нельзя начинать слишком рано, иначе зерно помёрзнет в земле. Они сеяли и молились потихоньку, чтоб не было сильных дождей в начале лета.

Стволы были ещё голы, лес просматривался на просвет порой более, чем на километр, зато землю у корней украшал плотный покров весенних цветов – белых и жёлтых. Среди них встречались и другие цвета, но реже, они терялись на общем фоне. Инга бродила по этим роскошным коврам с осторожностью, не желая ни мять, ни рвать эти цветы. Известное дело, как быстро они вянут в руке, становятся похожи на грязные тряпочки. А здесь, вживую, заросли эти были воистину восхитительны.

Ещё весна. Только ещё весна. За стенами усадьбы по ночам было холодно, приходилось топить печи не только чтоб готовить, но и чтоб обогревать. Зато днём иногда можно раздеться до рубашки и в удовольствие постоять под влажным ветром, веющим с моря.

В первых числах июня (здесь он назывался как-то иначе, и исчисление было другое, но Инга пользовалась привычными ей цифрами и названиями) к поместью подошли по морю два больших корабля, живо напоминающих старинные деревянные одномачтовые суда, только побольше, румов на двадцать пять каждый, с жилыми надстройками у мачты и на корме, с более вместительным трюмом. Впрочем, может быть, они на глаз специалиста и не напоминали древние долблёнки, Инга не была корабелом, и, понятно, видела такие только на картинках. Воины не стали мельтешить, из чего девушка заключила, что это не враги. А потом увидела спешащую из поместья госпожу Алклету, опирающуюся на руку Сорглана (она в этот день опять чувствовала себя нехорошо), и догадалась, что прибыл один из сыновей господина.

Так оно и оказалось. Прислушиваясь к разговорам старожилов, Инга узнала, что вот этот высоченный крепыш в кое-где посеребрённых доспехах – Бранд по прозвищу Мощный, шестой сын Сорглана. Голос у него, распоряжающегося на корабле, был звучный, хоть и хриплый, слышимый очень далеко, а смех – раскатистый и басовитый. Он улыбался, глядя на мать, ждущую на берегу. Алклета не плакала, хотя можно было угадать, что ей этого хочется. От счастья.

С кораблей стали сносить тюки и связки всевозможного добра, все с любопытством разглядывали привезённое, даже слуги, которым из всех этих богатств не должно было перепасть ничего. «Хлеба и зрелищ…» – снисходительно подумала Инга и, отвернувшись, заспешила в дом. Не только потому, что ей не хотелось уподобляться зевакам, готовым развлекаться даже зрелищами чужого богатства, но и потому, что она помнила слова Сорглана, сказанные во второй вечер после того, как он её купил. «Бранду должна понравиться. Или Кануту…» – Ей совсем не хотелось ненароком понравиться Бранду, а потому лучше ему вообще на глаза не попадаться.

Всю ночь в поместье шло веселье по случаю благополучного возвращения господсткого сына из зимнего похода. Пытаясь заснуть в своём углу, Инга с досадой и поневоле слушала звенящие вдали крики, взрывы хохота и злилась. Хорошо им – думала она – спи, когда хочешь, пей, когда хочешь, не надо рано вставать, и потом весь день работать. Заснула она только под утро, наверное, всего за пару часов до того, как её должны были будить, и потому на следующий день чувствовала себя мерзко.

– Ингрид! – позвала её, заглянув в общую комнату, Хита. – Сюда иди. Госпожа зовёт.

«Надо же, – подумала Инга. – Сама Хита. С чего это?»

Госпожа Алклета не вставала с постели. Она лежала, бледная, на покрытом толстым покрывалом ложе, и дышала тяжеловато. Болезненная бледность лица сделала глаза ещё больше и ярче, чем они были, скрыла морщины, в общем омолодила. Но и одновременно состарила, потому что женщина прекрасно понимала, что с ней и о чём это говорит.

Графиня ласково улыбнулась вошедшей девушке.

– Ингрид? Как ты быстро… Как твой ожог?

– Спасибо, хорошо.

– Прекрасно… Иди, Хита, последи за девушками. – Полная служанка заботливо укрыла госпожу одеялом, что-то неразборчиво проворчала в адрес Инги и вышла. – Покажи мне то платье, которое ты сейчас шьешь.

Несколько удивлённая просьбой девушка сходила на своё рабочее место, принесла немного недошитое бальное одеяние и развернула перед хозяйкой.

Женщина несколько минут с удовольствием разглядывала его, а потом осторожно сползла с постели, словно боялась потревожить рану. Она протянула за платьем руки, Инга, немного помедлив, подала и, соприкоснувшись ладонями, заметила, как они у Алклеты холодны и влажны. «Господи, да она, похоже, сердечница…» – с сожалением подумала Инга. Госпожу Алклету было жалко.