Загадочные края

– Что здесь происходит?

Сорглан прошёл сквозь толпу как нож сквозь масло. Вернее, как ледокол, перед которым расступаются льды. Все замолчали, предоставляя Эдне, видимо, затеявшей всё дело, отвечать на его вопрос. И она принялась говорить, захлебываясь словами от торопливости и желания убедить господина в своей правоте. Сорглан слушал сдержанно, не задавая вопросов, и Инга поняла, что только от него зависит, будут ли делать с ней то, что задумали, или нет. Она смотрела на него с надеждой, впервые, пожалуй, и едва удерживалась от того, чтоб попросить о защите.

Но господин слушал спокойно, не слишком удивляясь, не спеша посмеяться над смехотворным предположением, и она подумала, что граф ведь тоже человек этого мира, этих предрассудков. Её взгляд снова стал мрачным и замкнутым. Она привыкла рассчитывать на худшее и теперь лишь внутренне стиснула зубы. Она сама, собственными своими силами ничего изменить не сможет, в том-то и суть её положения, что хозяин может делать с ней всё что ему взбредёт в голову, а значит, можно валяться на земле, орать и умываться слезами – толку не будет. Так какой тогда смысл? Самоуважение же на дороге не валяется, его лучше не терять.

Сорглан выслушал Эдну, обвёл взглядом толпу и остановил его на побледневшем лице Ингрид. Подумал.

– Что ж, она и в самом деле похожа на альву. Но разве в нашем доме она принесла кому-то вред? Кто-нибудь пострадал от непонятных причин?

– Да как же? – громогласно ахнула Эдна. – Да вспомните, господин, разве не ухудшилось здоровье у госпожи Алклеты с тех пор, как она тут появилась?!

«Так, – подумала Инга, сжимая губы и глядя на помрачневшее лицо лорда. – Вот мне и конец. Обвинение в наведении порчи на хозяйку, насколько я понимаю. Так… Испытанием не отделаюсь…»

– Да, – кратко сказал Сорглан. – Проводите.

– Несите кочергу! – крикнул приободрившийся пахарь. – Пусть возьмётся!

– Ну нет! – уже собравшийся уходить граф снова повернулся и посмотрел на Ингу. – Не к ладони. Если она – не альва, то её руки будут нужны госпоже. Приложите к предплечью – этого вполне достаточно. Или нет, даже лучше к боку.

– Да какое же может быть сомнение? – запротестовали в толпе.

– Сомнение может быть всегда, – отрезал Сорглан. Повёл взглядом вокруг, выбрал двух своих людей и кивнул на Ингу. – Возьмите её. Подержите.

У локтей Инги сомкнулись жёсткие кольца мужских рук, не ожесточённых, но крепких. Вырваться сможет только бык, но не девчонка. Она, впрочем, и не пыталась. Только отвернула голову, когда приподняли край рубашки, обнажая рёбра, и поднесли рдеющий кончик железного прута – накалённого, конечно, не до яркой красноты, а так, слегка светящегося – закусила губы и сдержала дыхание.

Сначала было не больно, потом накрыло так, что почернело перед глазами, и несколько бесконечных долей мгновения после она пыталась сдержать вопль. Тот все-таки прорвался парой секунд позже долгим мучительным стоном, Инга напряглась до последней мышцы тела и запрокинула голову. Немного помогло то, что в ней сидела по крайней мере одна полная кружка пива, что слегка ослабило боль. Но слишком уж слегка. Ещё мгновение – и острым страданием отозвалось всё тело, от пяток до головы. Только уже краем сознания она услышала свой сдавленный крик, а потом что-то ударило её по другому боку и бедру. Как оказалось, земля, на которую она, отпущенная, свалилась.

Инга, не шевелясь, лежала на влажной земле, уткнувшись в неё лицом, а окружающие молча смотрели, и вокруг почти минуту царило молчание.

– Значит, не альва, – сдержанно произнес Сорглан. – Помогите ей встать.

Те же, кто держал Ингу, уже более уверенно вздёрнули её на ноги, заставили на них удержаться. Она замотала головой, чувствуя слёзы, наполнившие глаза. Ей это было бы неприятно, если бы она могла как-то отреагировать на текущие по щекам слёзы иначе, чем простой констатацией факта на грани сознания. Ноги её не держали, всё плыло перед глазами. «Кажется, я должна упасть в обморок… – подумала она, но вяло. – А лучше бы просто сдохнуть». И уже не видела, как Сорглан, посмотрев на пытающегося удержать Ингрид в вертикальном положении воина, сделал ему знак, по которому тот без возражений подхватил девушку на руки, чтоб отнести её в дом, и отвернулся.

Инга пришла в себя довольно скоро, на удивление. Только пять дней она лежала, не вставая, температурила и порой бредила, да ещё стонала от боли, не давая спать соседкам, так что в первую же ночь её перенесли в кухню, на то место, на котором ей довелось ночевать в первый раз. Возле неё в эти дни и ночи кто-то сидел – девушка всё-таки замечала, что кто-то поит её, кормит и вообще оказывает всю помощь, необходимую лежачей больной. Но ещё был кто-то, кто лечил её – это она тоже заметила.

В первый раз было чертовски больно, и, наверное, тогда она снова потеряла сознание, потому что в памяти не отложилось почти ничего. Потом уже приходилось легче, даже повязки отлеплялись от ожога сравнительно легко, боль стала выносимой, и Инга разобрала склонявшееся над ней лицо – всё в морщинках, мелких, будто бы прочерченных резцом ювелира – но ещё довольно молодое. Женское. Замечательными в нём были глаза – серые, большие, в чём-то страшноватые, с необычным зрачком, который почему-то казался овальным.

Инга встала с лавки на пятый день; это было больно, и без посторонней помощи не очень-то получилось. Руку ей предложила девчонка, сидевшая неподалеку с горшочком сушёных ягод – похоже, её одновременно заставляли сидеть у постели больной террианки и делать какую-то работу. Девчонка смотрела на Ингу с любопытством и симпатией.

– Ты как? – спросила она и не удержалась полюбопытствовать. – Больно было?

– Не помню, – буркнула девушка. – Попить можно?

– Сейчас принесу.

Лекарку Инге все-таки довелось разглядеть внимательней – она пришла последний раз посетить пациентку и оставить несколько советов. Это оказалась женщина лет сорока на вид, высокая, статная, удивительно красивая, хотя красота её была очень необычной, для кого-то, наверное, и отталкивающей. Она немного походила на хищную птицу – из-за острого с горбинкой носа и пронзительного взгляда, да ещё резких черт лица.

Женщина ловко размотала повязку, почти не причинив боли, осмотрела, приблизив лицо к Ингиным рёбрам так близко, словно хотела клюнуть, удовлетворенно вздохнула и принялась накладывать на ожог резко пахнущую мазь бурого цвета. Инга старалась не смотреть в ту сторону, она не хотела знать, как ожог выглядит. Наверняка неприятное зрелище.

– Вот, – сказала целительница. – Уже лучше. Через месяц он уже совсем не будет тебе досаждать. А пока придётся потерпеть. Будешь мазать мазью, которую я дам, и ещё пить отвар трав – тоже дам, уже смешанный в соответствующих пропорциях. Следи, чтоб не мокло, если случится что-то подобное, скажи, тебя отведут ко мне. Ещё я оставлю повязок – чистых повязок, по-настоящему чистых, следи, чтоб не запачкать их. Корочек не касайся, они должны отойти сами. И двигайся этот месяц осторожнее, не береди. Не спи на этом боку, – она вдруг улыбнулась, отчего лицо стало ещё хищней, и сказала негромко. – Не огорчайся. Меня тоже дважды принимали за альву, и не без оснований. Мать говорила, во мне есть доля альвийской крови. По отцу, – тихо рассмеялась. – Люди боятся альвов. Ну, ничего. Тебя проверили, будут теперь доверять. А раны заживают.

И ушла.

Несколько дней Инга, шипя иногда от боли, осторожно бродила по коридорам усадьбы либо же лежала в своём закутке в общей комнате, куда её снова перевели, как только она перестала стонать по ночам. Её не трогали, не гнали работать, видно, давали прийти в себя. Служанки же при встрече смотрели уже не равнодушно, а с любопытством. Для них – со злостью подумала Инга – случившееся было скорей развлечением.