Заклинатель

Позади них в соснах снова закричала сова, другая ответила ей с противоположной стороны луга.

Энни снова потянулась к Тому и прильнула к его губам с такой страстью, какой не было в первый раз. Том ощущал солоноватый вкус слез в уголках ее рта, которых он всегда хотел коснуться, даже не мечтая когда-нибудь поцеловать. Обнимая и лаская эту женщину, чувствуя упругость прильнувшей к нему груди, Том не думал, что поступает неправильно, совсем нет, он просто боялся, что так думает она. Если уж это неправильно, то что же тогда правильно в этой жизни?

Наконец Энни оторвалась от него и, тяжело дыша, решительно отодвинулась, словно испугавшись силы своего влечения – и того, к чему неизбежно приведет такое безумие.

– Я лучше пойду, – произнесла она.

– Наверное, ты права.

Энни еще раз нежно поцеловала Тома и положила голову ему на плечо – так, что он не видел ее лица. Том прильнул губами к ее шее, жадно вдыхая нежный запах кожи, словно стремясь надышаться впрок – на всю жизнь.

– Спасибо тебе, – шепнула Энни.

– За что?

– За все, что ты сделал для нас.

– Я не сделал ничего особенного.

– О, Том, ты все сам знаешь.

Энни высвободилась из его объятий и встала, легко опираясь на его плечи. Улыбнувшись на прощанье, она провела еще раз рукой по его волосам, а Том, перехватив руку, поцеловал ее. Энни повернулась и пошла к дереву на островке и там перешла ручей.

Когда Энни вернулась к костру, в нем тлели последние угольки. Дайана заворочалась, но, кажется, так и не проснулась. Даже не обтерев мокрые ноги, Энни юркнула в спальный мешок. Вскоре закончилась перекличка сов, и тишину нарушало только легкое похрапывание Фрэнка. Том вернулся, когда луна уже скрылась; Энни слышала его шаги, но не осмелилась даже посмотреть в ту сторону. Она долго смотрела на звезды, думая о Томе и гадая, что он, в свою очередь, думает о ней. Приближался час, когда обычно ее обуревали сомнения, и Энни ждала острого приступа угрызений совести, но их почему-то не было.

Утром, когда она, собравшись с духом, взглянула на Тома, его лицо ничем не выдавало их тайны. Никаких взглядов украдкой, никаких подтекстов в словах, с которыми он к ней обращался. И его манера держаться осталась прежней – Энни даже испытала некоторое разочарование: настолько глубокие перемены свершились в ней самой.

Во время завтрака Энни посматривала в ту сторону, где они с Томом стояли ночью на коленях у воды, но днем все выглядело совсем иначе; она никак не могла понять, где именно это было. А следы их исчезли под копытами стада.

После завтрака Том и Фрэнк отправились проверить соседние пастбища, дети играли у источника, а Энни и Дайана, перемыв посуду, упаковывали вещи. Дайана рассказала Энни, что они с Фрэнком приготовили детям сюрприз. На следующей неделе все они улетали в Лос-Анджелес.

– Сами понимаете – Диснейленд, Голливуд.

– Замечательно. А они еще ничего не знают?

– Нет. Фрэнк хотел, чтобы и Том с нами поехал, но он обещал подлечить коней одного своего старого приятеля из Шеридана.

Они могут оставить ранчо только в это время года, объяснила Дайана. Смоки обещал пожить пока здесь: не оставишь же ранчо без присмотра.

Новость ошеломила Энни, и не только потому, что Том ничего не сказал ей. Возможно, он предполагал к этому времени закончить работу с Пилигримом. Ее огорошил невысказанный подтекст: Дайана мягко намекала Энни, что ей пора забирать Грейс и Пилигрима и отправляться восвояси. Только теперь Энни поняла, что постоянно обманывала себя, отгоняя мысли, думая о предстоящем отъезде, подсознательно надеясь, что время отплатит ей той же монетой, забыв о ней.

Еще до обеда они миновали первый перевал. Небо заволокли тучи. Без скота они ехали значительно быстрее, хотя на крутых склонах спускаться было несравненно труднее, чем подниматься, и мышцы у Энни отчаянно болели. Настроение у всех было не таким приподнятым, как день назад, – даже близнецы сосредоточенно притихли. Трясясь на лошади, Энни размышляла над известием, полученным от Дайаны, и над тем, что сказал ей Том. Они просто два человека, и существует только «теперь» – и ничего более.

Когда проезжали ту горную цепь, на которую Том предлагал ей ехать вместе с ним, Джо крикнул, указывая на что-то, и все остановились, всматриваясь в даль. На плоскогорье у самого горизонта паслись кони. Том сказал Энни, что это те самые мустанги, которых отпустила на волю женщина-хиппи. То была чуть ли не единственная его фраза, которой они с ним обменялись за весь день.

У конюшни Энни и Грейс попрощались с Букерами и сели в «Лариат». Том сказал, что пойдет взглянет, как там Пилигрим. Он пожелал Грейс спокойной ночи, потом ей – точно таким же ровно-дружелюбным голосом.

Когда они подъезжали к речному домику, Грейс призналась, что протез стал ей несколько тесноват, и они решили завтра посоветоваться по этому поводу с Терри Карлсон. Грейс первой пошла принимать ванну, а Энни стала просматривать поступившие сообщения.

Автоответчик был забит до отказа, бумага из факса кольцами свисала на пол, электронная почта рокотала. Большинство посланий выражали разную степень сопереживания, гнева и растерянности. Из всех до конца Энни дочитала только два: одно – с облегчением, а другое – со смешанными чувствами, которые сама не могла до конца понять.

Первое было от Кроуфорда Гейтса: шеф писал, что с величайшим сожалением должен согласиться на ее уход. Второе – от Роберта. Он сообщал, что прилетит в Монтану на выходные, чтобы повидаться с ними, и еще, что скучает и очень любит обеих.