Страница 39 из 74
— Уилл, мне так жаль.
Он встретился со мной взглядом, грустная улыбка сменила сексуальную, что была раньше.
— Мало у кого бывает прекрасное детство, Лола. Большинство из нас травмированы, испорчены и шокированы тем, что мы вынуждены видеть или испытывать. Дело было не в том, что мой отец не пытался быть хорошим отцом. Я уверен, что он сделал все, что мог. Но его отец был еще хуже его. И все, что он умел делать — это быть лучше своего собственного отца.
Он пожал плечами, и в этом единственном жесте было столько боли и печали, что мне потребовалось все, что у меня было, чтобы не обвить руками его шею и не обнять его. Но затем его взгляд приобрел новое выражение, понимающее, более мягкое, но более глубокое.
— Я ничего не знаю о твоем детстве. Но, зная, что я сегодня творится с твоим отцом и о чем он тебя просил, держу пари, это было не идеально.
Я почувствовала, что он снова меня видит. Но на этот раз не так, как мне нравилось. Потому что он был прав. То, что я отвергала как причудливые особенности характера или пыталась превратить во что-то позитивное, потому что я вышла из детства ответственной, трудолюбивой, успешной взрослой, после Оуэна приняло уродливый извращенный оборот. Мой отец всегда ставил себя на первое место. И компанию. Остальные из нас были неважны по сравнению с его величием. Я потратила свою жизнь, пытаясь соответствовать его вниманию, пытаясь быть достойной его. Но теперь я знала, что это было невозможно, приводящий в бешенство стандарт, которому я никогда не смогу соответствовать.
И после всего этого я перестал пытаться. Отсюда и объезд Дарема. Если борьба за свое счастье и нежелание выходить замуж за такого человека, как Оуэн, сделали меня недостойной папиной любви и поддержки, значит, так тому и быть. Как бы меня ни убивало оглядываться назад на свое детство с широко открытыми глазами, у меня был выбор сегодня и на все последующие дни. И я решила больше не жить в его тени или под его каблуком. Но это было не обо мне, поэтому я заперла эти мысли, которые, вероятно, нужно было высказать психотерапевту, во внутреннем хранилище на потом и сказала:
— Я думала, ты рассказываешь мне о своем детстве.
Он прочистил горло, подавляя улыбку, которую, я знала, он хотел выпустить.
— В любом случае, Чарли и я… Это было тяжело. И мы оба выросли, неся на себе эти шрамы и тяжелые годы, и мы совершали ошибки. Мы были высокомерными маленькими панками с проблемами на плечах и достаточным количеством гнева, чтобы сжечь мир дотла. Я пошел этим одним путем — одиноким, яростным, работящим, пока это не убьет меня. А Чарли пошел другим, менее законным, немного пугающим путем. Все это говорит о том, что, когда папа скончался несколько лет назад, он оставил нам троим небольшую сумму денег, на которую мы не рассчитывали. Мама все еще жива, и они не разводились, поэтому мы все думали, что все, что мы получим, мы получим и после того, как она тоже уйдет, — тут он перестал забавляться, поддразнивая меня, и напрягся с головы до ног. — Но он скопил кое-что небольшое и написал в своем завещании, что хочет, чтобы мы что-то сделали с этим вместе. Это не должно было быть разделено, спрятано или инвестировано. Он хотел, чтобы мы трое использовали капитал на чем-нибудь.
— Это очень мило.
И так оно и было. Каким бы упрямым и упрямым ни был сейчас мой отец, я знала, что он хотел бы того же для нас с Эдисоном. Он бы не хотел, чтобы мы продали "Органикс" и другие инвестиции сразу после его смерти. Он даже не хотел бы, чтобы мы разделили его активы и пошли своим путем. Это был семейный бизнес, и он хотел, чтобы мы управляли им всей семьей. Даже если он всегда будет рассматривать это только как свое наследие и только свое.
— Да, просто дело в том, что мы никогда ничего не делали вместе. Может быть, в детстве или что-то в этом роде. Но с тех пор, как мы выросли, мы почти не бывали вместе в одной комнате, не говоря уже о том, чтобы договориться о чем-то. Старик знал, что делал.
Я ласково улыбнулась ему. Ответ был настолько очевиден. Я имею в виду, это было прямо перед его лицом. По сути, он сказал это вслух, но все равно не понял.
— Он точно знал, что делал, — согласилась я, протягивая руку, чтобы сжать его руку. — Он увидел троих детей, которых очень любил, но в то же время сильно облажался. И он попытался это исправить. Его ошибки, ваши отношения, все это.
Он посмотрел на меня так, словно у меня выросло три головы.
— Я никогда не думал об этом в таком ключе.
— Возможно, он был грубым. И он, вероятно, говорил всякие вещи, которые не должен был говорить, когда вы были детьми. Но я не могу себе представить, каково это — наблюдать, как мои собственные дети отдаляются друг от друга. Он должен был знать, что вы нужны друг другу, даже если вы, ребята, все еще не близки.
— Я не знаю об этом, — сказал он своим ботинкам. — Но если ты права, мы попали прямо в его ловушку.
— Что ты имеешь в виду?
Горький смех вырвался из него.
— Нам потребовалось некоторое время, чтобы понять, что мы хотим делать с деньгами. Элиза хотела отпуска по системе "все включено". Чарли хотел купить нам всем машины. Я хотел отдать их кому-нибудь. Выбрать благотворительную организацию или найти бездомного и просто отдать ему, — он заметил выражение моего лица и поднял руку. — Не потому, что я святой или что-то в этом роде. Это была всего лишь одна вещь, которую он специально не включил в завещание. Вероятно, ему и в голову не приходила мысль, что мы пожертвуем его, — он снова рассмеялся, но на этот раз смех был лишь наполовину таким горьким. — В любом случае, мы сидели где-то после разговора с его адвокатом, пили его любимое пиво и говорили о том, насколько он разборчив в выпивке. Он не был алкоголиком и вряд ли напивался до потери сознания, но он был удивительным снобом, когда дело доходило до возлияний. И это поразило меня. Нам нужно открыть бар. Потому что это было единственное, что ему действительно нравилось. Ни его жена, ни его дети, ни его работа. Он просто любил алкоголь. И это единственное, что он передал нам, за что мы его не ненавидим. Во всяком случае, для Чарли именно поэтому он так серьезно относится к этим, казалось бы, незначительным работам. Как будто он все еще может заставить отца любить его, или замечать его, или гордиться им. Да, он также полностью саморазрушается, спя с любой, кто готов ему улыбнуться. Но он просто пытается создать лучшую память о нашем отце. Полагаю, мы все такие.
Напряжение сгустилось вокруг него, присосалось к нему, как пиявки. У меня все еще было желание обнять его, но я знала, что это была противоположная реакция, которой он хотел. Было странно думать об Уилле Инглише как о хрупком или мягком человеке, но в этот момент я знала, что он был и тем, и другим.
Он только что рассказал об одной из самых травмирующих и душераздирающих вещей в своей жизни, и о своем детстве, и о смерти своего отца. Может быть, даже открыл этот бар назло. Но если бы я проявила к нему хоть каплю сострадания прямо сейчас, он бы закрылся и взял все свои слова обратно.
Я была посвящена в некоторые личные истины о нем. И с ними можно было сделать только одно.
— Ух, ты, — сказала я, присвистывая сквозь зубы, — это было действительно удручающе. Большое спасибо, Уилл. А теперь я хочу пойти съесть пинту мороженого и прикончить бутылку вина.
Сдавленный смех, который я заслужила, стоил моего кощунственного юмора.
— Ну, это правильно. Я изливаю тебе душу, а все, что ты можешь сделать, это жаловаться на то, что жалеешь меня?