Страница 8 из 9
Дрожь пробежала по всему телу Ясеня заставляя кожу покрыться мурашками, а волосы на затылке встать дыбом. Жизнь вернулась в мертвый лес.
***
Ясень нес Надью на руках, стерев с мертвого лица едва выступившую кровь, там, где острые когти ворона повредили голубоватую кожу. Он не мог объяснить себе почему. от мысли, что Кюдр будет, подобно другим деревенским, вытаскивать свою жену из проклятого омута вызывала у него тошноту, но покидая поляну, он вытянул труп Надьи на поверхность и не думая дважды легко поднял женщину на руки.
Усталость сковала его тело замедляя движения и позволяя разгулявшемуся ветру пронизывать его насквозь. Промокшая одежда задубела на холоде стесняя движения и впиваясь в кожу острыми углами. На мир неспешно опускалась ночь, когда он достиг первого покосившегося дома.
Стуча ногой в дверь Кюдровой избы Ясень почувствовал на спине ожег в форме отсутствующего меча и крепче сжал тяжёлое тело Надьи. Он не должен был этого делать. Человек за дверью не был его родичем, он сам подтвердил это при их первой встрече. Ясень не был гелом, он есть и будет кровью Господней, сыном бога и его волей, более ничего не должно отвлекать его от уничтожения гнили.
Ясень был таким же чужаком за пределами церкви, каким кузнец казался в деревне, но тёплое чувство, которое Кюдр и его дочь в нем вызывали, заставляло Ясеня сомневаться в собственных доводах. Он никогда не почитал Его, но раньше не сомневался в уставах его церкви, от этого совершенно по-новому сжималась гортань и сердце билось чаще.
Atitum nocenti perfito praestat fites.[8]
Дверь открылась, заставляя Ясеня пошатнуться. Замерзшие ноги практически подогнулись в предчувствии облегчения стоило дуновению тепла из протопленного дома коснуться их. Не успел он обрести равновесие, как тяжесть тела исчезла, позволяя свободным рукам поймать деревенеющее тело ухватившись за дверной косяк. Ясень понял, что Кюдр забрал Надью.
Облачка пара застыли между ними в мгновенье густой тишины резко прерванной поспешным копошением Малиши на печи.
Кузнец резко выдохнул, позволяя Ясеню поймать свой взгляд. Синие глаза горели злостью, но печальный излом бровей выдавал горе кузнеца. Сильные руки задрожали и Кюдр постарался как можно быстрее положить тело на лавку. Он был очень нежен, как будто боялся причинить боль. Он аккуратно расправил складки простого зимнего платья, убирал с лица жены пряди волос. Пальцы нерешительно замерли рядом со свежей царапиной и Ясень почувствовал, как когти сжимают его внутренности, заставляя задыхаться от физической боли, перед глазами снова заплясали черные пятна.
Растрёпанная со сна Малиша спрыгнула с печки. Ее маленькие ножки быстро застучали по деревянному полу избы. Ясень успел поймать лишь вспышку ее рыжих кудрей прежде чем она оббежала его, взволнованная поведением отца. Ясень чувствовал себя так, будто бы его снова погрузили в ледяную воду. Тонкие когти мурашек царапали хребет, ожидая, когда тяжесть станет невыносимой, готовясь вырвать кости, сгибая охотника пополам.
Он не понимал отчего ему так больно. Малиша просто очередной ребенок войны, которая продлится гораздо дольше чем она проживет. Ее чувства не важны перед лицом мира, точно так же, как и его собственные. И все же он все еще чувствовал.
Кюдр позволил ему остаться в доме до кона ночи. Никто другой из обитателей не спал и впадая в забытье Ясень слышал причитания разбуженной бабки, не знающей кого винить в страшном горе: зятя чужака али собственную глупость. Он уловил слова про волшебный омут и счастье, думая, что позже ему придется поговорить со старухой лично.
***
- Дура я, вот о чем я рыжий.
Старухе чьи руки трясутся то ли от горя, то ли от возраста, было плевать на его знак. Она единственная кто был в доме, когда Ясень проснулся и несмотря на слезы, застывшие в помутневших с годами глазах, была рядом что бы достать для него котелок с похлебкой и вручить заштопанный тулуп.
– Рассказала дочке про омут наш волшебный. Все же знают, кто с добрым сердцем и чистой душой к нему обратится он на дно не потянет. Только злые да алчные из него даже тварями не вылазют. – она всплеснула руками - Надя моя разве плохой была? Она же со дня приезда только про доченьку свою и говорила! Столько счастья принесла, что сверкала ярче снега на солнце. Плохо разве ежели она бы у него удачи да счастья для Малиши попросила? А мужню ее разве скажешь? Вы степняки ток своих духов уважайте, а на наши суеверия вам плевать. Вон и в сапогах в дом заходите и на печку на левый бок ложитесь, развешь он бы понял?
Старуха продолжала причитать, заставляя Ясеня с удивлением посмотреть на свои сапоги, да прибитую ко входу Кюдрову подкову:
- Мать, постой, а развѣ Надья про омут ваш сама не знала?
- Нет, конечно. – сморщенные пальцы сжали перештопанную юбку - Про него и мы то только после того как староста наш прошлый утоп и услыхали. Бодур тогда нырнул за ним в омут, а он как замерзать начнет! Лето на дворе! Бабы испугались, крику подняли, ну тут и все, кто тогда по грибы ходил, сбежались. А Бодур раз и вынырни! Один, да в раз похорошевший. Его зимой той тварь в лесу пожрала, три пальца откусила, а тут все три, да как новые. Утоп, говорит Дара, а я, как дна коснулся, да задыхаться начал, ток и думал, шо жена меня уродом запомнит, сил мне придало, вот и выплыл. Так и поняли, что омут волшебный. Его наш знахарь тогда еще нашел, да старосту и повел показывать. В него многие полезли сначала, а потом быстро поняли, шо не всякого назад отпустит, осторожнее стали.
- А мнѣ почему про магиѫ не сказали? – Ясень нахмурился, предчувствуя ответ.
- Дык ктож те скажет. Грех же, магию пользать.
- Грѣхъ – Пусто повторил охотник вставая.
Глупость сельская – вот что грех. Суеверия, пустые позволяющие людям, обманутся. Невежество и дикость, на которое закрывают глаза в Империи, вот самый страшный грех.
Натянув починенный полушубок, да закрепив пожитки на ремни, Ясень покинул избу окунувшись в гомон небольшой толпы собравшейся в центре деревни.
- Ты на кой дикарь ее из омута вытащил! Думаешь мертвяки оттуда просто так не вылазят! Проклятие теперь какое на нас упадет, а ты с отродьем своим уже и освоясе сбежишь! – в центре круга тыкая толстым пальцем в широкую Кюдрову грудь распалялся Бодур, бурно жестикулируя, нависая над переодетым в свадебное платье телом Надьи. – А коли она откопается? Что ты нам делать прикажешь? Думаешь девку нашу соблазнил, а коли померла уже и проблемы не твои?! Мы ее по-твоему схоронить должны, а ты …
Глухой удар заставил замолчать не только повалившегося наземь старосту, но и неодобрительный ропот селян, окруживших гела с дочерью. Кюдр, красный от гнева, тяжело дыша навис над Бодуром, сжимая крупные ладони явно сдерживаясь что бы не продолжить бить. Малиша, прижавшись к отцовой ноге тиха плакала, не понимая почему взрослые кричат и ругаются вместо того что бы, как и она, оплакивать несправедливую судьбу, забравшую самое ценное – ее маму.
Растолкав приходящих в себя мужиков, готовых полезть в драку, Ясень пробрался в центр толпы за плечо отталкивая Кюдра назад. Холодные карие глаза безмолвно уставились на Бодура, чей взгляд снова начал заполошно метаться, заранее, ища оправдания:
- Так вы что тут дикари объединится решили… - попытался начать он, вскакивая, на ноги. Вот только тон его уже не был столь уверенным, а взгляд то и дело возвращался к груди Ясеня где под слоями одежды спокойно лежал Символ.
- Отечь. Ты водѫ не муте. Коль ты про омут знал, да тварей так боишьсѧ, как мнѣ говорил, почему же утопцев своих сжигать не повелел.